Что, если?.. - Донован Ребекка

Ниель наконец немного успокаивается, смотрит на меня, и в глазах у нее стоят слезы.

– Ты цела? – спрашиваю я снова, оглядывая ее, всю облепленную снегом.

Она прикусывает нижнюю губу, по-прежнему улыбаясь, и кивает. Я вдруг остро ощущаю, что она рядом, чувствую ее медленное, тяжелое дыхание. Моя рука все еще лежит на ее щеке, и я не могу отвести взгляд, зачарованный чувством, которое светится в ее глазах. Но едва только я наклоняюсь, чтобы поцеловать ее, как она выпрямляется и врезается мне в лицо головой. Я издаю стон и от боли опрокидываюсь на спину.

– Ой, Кэл, прости, пожалуйста, – торопливо говорит Ниель. – Как ты? – Она встревоженно наклоняется надо мной. Трогает мою щеку рукой в перчатке, осыпая мне все лицо снегом.

– Спасибо, Ниель. Все нормально, – бормочу я, смахивая снег.

Она смеется, поднимается, протягивает руку, и я принимаю ее помощь.

– Ну ладно, раз мы все равно уже бог весть на кого похожи, – говорит Ниель, все еще держа меня за руку, – давай поиграем в снежных ангелов.

У меня округляются глаза:

– Что?

– Иди сюда. – Она тянет меня за собой, пробирается по снегу туда, где он ровный, еще нетронутый. – Повернись.

Став спиной к снежной поляне, Ниель делает шаг в сторону, чтобы раскинуть руки. Выжидающе оглядывается на меня – ждет, что я последую ее примеру.

Я вздыхаю:

– Ну ладно.

Она улыбается:

– Готов? Падаем на счет «три». Раз. Два. Три!

Мы падаем навзничь в глубокий снег. Я оказываюсь в маленькой белой пещере и гляжу оттуда на затянутое тучами небо.

– Двигай руками и ногами, Кэл! – командует Ниель.

Я так и делаю. Если бы Рей меня сейчас увидела, то потом бы до конца жизни изводила насмешками.

Примяв снег руками и ногами, я останавливаюсь и смотрю как завороженный на опускающиеся снежинки. Они падают мне на лицо, тают на коже, остаются на ресницах.

– Кэл?

– Что? – откликаюсь я. Я не вижу ее.

– Ты когда-нибудь любил кого-нибудь по-настоящему?

На минуту повисает молчание. Ну и вопросы она задает. Я пока не готов отвечать честно.

– Нет, – говорю я. – А ты?

– И я нет. Интересно, как это. – Ее голос звучит в тишине, будто эхо. – Наверное, это как падать спиной вперед в темноту. Жутко. Весело. И надо верить, что кто-то тебя обязательно подхватит.

– Или упадешь в снег и отморозишь задницу. Или на камень, и тогда спину сломаешь. Или…

– Кэл! – возмущенно кричит Ниель и садится. – Ты такой неромантичный.

Я смеюсь, и тут же мне в голову летит снежок.

– Эй! – Я сажусь, а она улыбается мне с невинным видом. – Ага, вот, значит, как? Ну, погоди!

У нее приоткрывается рот.

– Не смей! – Она вскакивает и пытается убежать по снегу, я тоже встаю и бегу за ней.

Хватаю Ниель за талию, пихаю ее в глубокий сугроб и сам падаю рядом. Она смеется моим любимым смехом, швыряет мне в лицо горсть снега, пытаясь вырваться.

Я наклоняюсь к ней и толкаю ее еще глубже в сугроб.

– Сдаюсь! – кричит Ниель, поднимая руки вверх.

Лицо у нее раскраснелось, она дышит коротко и прерывисто и улыбается во весь рот. В голову мне снова приходит мысль поцеловать ее, но я опасаюсь заработать еще один синяк. Поэтому встаю сам и поднимаю ее на ноги.

Ниель смотрит на мои брюки и прикрывает рот ладонью, чтобы скрыть смех.

– Разошлись, да? – спрашиваю я и закрываю глаза, ругаясь про себя. Все так же прикрывая рот, она кивает. – Пора идти, а то я так все самое дорогое отморожу.

Она снова кивает, все еще не в силах выговорить ни слова.

Мы подбираем по пути санки и идем к пикапу. Я чувствую, как между ног поддувает сквозь прореху, но я уже смирился со своей судьбой и воспринимаю все стоически. Ниель то и дело одолевают приступы хохота. Она старается сдерживаться, но тщетно. А вот мне, вообще-то, не до смеха.

– Ладно хоть трусы у тебя белые, – говорит Ниель сквозь сдавленное хихиканье, стараясь меня успокоить.

– Пожалуйста, не надо издеваться. – Я качаю головой, отлично понимая, что мое самоуважение осталось где-то там, в снегу. – Просто помолчи.

Ниель снова хохочет.

Мы подходим к пикапу, и Ниель ждет внутри, пока я сметаю снег.

– Хочешь зайти ко мне в номер погреться? – спрашивает она, когда я сажусь в пикап.

Я нервно сглатываю:

– Извини?…

Она улыбается:

– Не в этом смысле. У меня есть мороженое. Можно сделать коктейль.

– Хм, мороженым я точно не согреюсь.

– Все равно тебе станет лучше, – говорит Ниель и смотрит на меня большими глазами. – От мороженого всегда становится лучше.

– Не очень-то верится, но ладно, – соглашаюсь я и выезжаю с парковки. – И где ты остановилась?

– В отеле «Тринити».

– А почему там? – Я поворачиваю и медленно выезжаю на расчищенную дорогу.

– В общежитии страшно, когда никого нет, – поясняет она.

Когда мы выезжаем на перекресток, Ниель протирает рукой стекло со своей стороны.

– Поверни здесь, хорошо?

– Угу, конечно, – отвечаю я и сворачиваю направо на узкую дорогу: по одну ее сторону виднеется какая-то старая фабрика, по другую – полуразвалившиеся дома. – А что там такое? Местечко хоть куда: наверняка где-то здесь притаился маньяк с топором!

Она закатывает глаза, но ничего не говорит. Затем снова протирает окно и щурится, высматривая что-то… или кого-то. А потом просит:

– Останови.

Я жму на тормоза, оглядываюсь. Дорога темная, на нее ложатся длинные тени – эти дома как будто нарочно закрывают от нас солнце.

– Ниель, – окликаю я.

Она открывает дверцу и выскакивает.

Пока я обхожу пикап, она уже скрывается в переулке. Затем я слышу:

– Это ты, мой ангел? – Голос слабый, хриплый, старческий.

– Гас, а где твоя куртка?

– Тень унесла, – хрипит старик.

Я дохожу до угла дома и останавливаюсь. Под рваным тентом на картонке сидит какой-то человек. Ниель снимает с себя куртку и отдает ему.

– Нет-нет, не надо. Тень все равно заберет, – говорит он и хочет вернуть ей куртку обратно.

У него черно-седая нечесаная борода, а над ушами торчат такие же черно-седые жесткие завитки волос. Лицо в глубоких морщинах, обветренное, грязное. Он старый, но сколько ему лет, трудно сказать, такой у него устало сморщенный лоб и нездорово-желтая кожа. Его темные глаза неподвижно устремлены на Ниель, как будто он не верит тому, что видит перед собой. Я понимаю, почему он принял ее за ангела, тем более в этом платье, хотя, может быть, старик и не в себе.

– Сегодня не заберет, – заверяет его Ниель, наклоняется над ним и накидывает куртку ему на плечи. – Я надеялась на этой неделе увидеть тебя в приюте.

– Нет. Я живу в темноте. Я люблю темноту, – бормочет Гас и повторяет эти слова снова и снова, раскачиваясь взад-вперед.

– Я знаю. Просто надеялась.

– Ты заберешь меня сегодня? Пожалуйста? – умоляет он.

Глаза у него темные. Она грустно улыбается ему.

– Не сегодня, Гас. Прости. – Наклоняется и заглядывает ему в глаза. – Не мерзни, ладно? Я скоро опять тебя найду.

Гас снова начинает раскачиваться, глядя в землю, плотно замотавшись в куртку.

Ниель выпрямляется и оборачивается. Видит, что я смотрю на нее, и какое-то время стоит молча. Я снимаю с себя куртку и, когда Ниель подходит, накидываю ей на плечи, притягиваю ее к себе, и мы идем к пикапу, не говоря ни слова.

Разворачивая машину, чтобы снова вырулить на дорогу, я спрашиваю:

– Откуда ты его знаешь?

Ниель смотрит в окно:

– В этом месяце я работала волонтером в приюте, иногда ходила по улицам, раздавала еду тем, кто не хочет… кто отказывается идти в приют.

– И часто ты там бываешь? – спрашиваю я, все пытаясь сложить обрывки знаний о ее жизни в цельную картину.

– Пару раз в неделю играю с ребятишками, чтобы их родители могли отправиться на поиски работы, – отвечает Ниель. – Стараюсь, чтобы они могли побыть просто детьми, забыть о том, о чем дети думать не должны, хотя бы ненадолго. – Она снова отворачивается к окну.