Дорогой ценой - Вернер Эльза (Элизабет)

Еще так недавно тот же самый ландшафт в совершенно ином виде расстилался перед этими людьми, теперь молчаливо, как чужие, сидевшими рядом. Тогда перед ними лежала долина, вся залитая солнечным светом и полная благоуханий, высились голубые горы, за сверкающей далью, казалось, скрывался «целый рай счастья», а в глубокой прохладной тени старых лип сверкала светлая струя «Ключа ундин», навевая своим лепетом и журчанием сладкие, опасные грезы. Сегодня слышался лишь рев реки, густой туман застилал даль, горы были закрыты грозно нависшими облаками, а солнце не светило более и не грело, посылая земле свой прощальный привет.

Барон устремил пристальный взор на мрачный закат, а потом, точно насильно оторвавшись от своих мыслей, решился нарушить молчание.

– Небо предвещает бурю, – сказал он, обращаясь к своей юной спутнице. – Но она во всяком случае разразится не ранее ночи, а я надеюсь, что мы приедем в город до наступления темноты.

– Теперь, должно быть, в городе очень неспокойно, – заметила Габриэль, устремляя на опекуна вопросительный взор.

– Да, сегодня было несколько шумных демонстраций, – ответил он, – но они не имеют серьезного значения, и всему этому скоро наступит конец. Тебе не о чем беспокоиться.

– Но говорят, что все эти волнения направлены исключительно против тебя, – прерывающимся голосом проговорила Габриэль.

– Кто говорит? – нахмурился Равен.

– Полковник Вильтен не раз намекал на это. Правда, что в городе относятся к тебе враждебно?

– Я никогда не был популярен в Р., – спокойно ответил барон. – Вскоре после назначения сюда мне пришлось усмирять грозивший городу мятеж. Мне это удалось, но обычно не любят тех, кому что-либо удается. Я лучше всех знаю, сколько неприязни и ненависти принес мне тогдашний мой образ действий и как упорно многие продолжают видеть во мне угнетателя, несмотря на то, что я сделал для процветания города и всей провинции. Мы всегда держались настороже друг к другу, но перевес постоянно оставался на моей стороне; так будет и на этот раз.

Габриэль вспомнила загадочные слова Георга, которым она до сих пор не находила объяснения. Тогда он решительно уклонился от ее расспросов, а прощание было так неожиданно, так внезапно! Оно длилось всего несколько минут, а потом он должен был уехать, оставив Габриэль в мучительном страхе. Теперь она знала, что барону грозит какая-то опасность, и решила предупредить его во что бы то ни стало.

– Но тебе приходится одному бороться против многочисленных врагов, – сказала она. – Ты не знаешь, не можешь даже предугадать, что они втихомолку затевают против тебя. А что если тебе грозит опасность?

Равен посмотрел на нее с нескрываемым удивлением.

– С каких это пор ты начала беспокоиться о подобных вещах? Прежде ты была далека от них.

Молодая девушка попробовала улыбнуться.

– В последнее время я думала о многом, что прежде вовсе не интересовало меня. Теперь дело идет о совершенно определенных угрозах.

– Которые дошли до тебя?

– Да.

– У тебя есть какая-то связь с резиденцией? – резко спросил барон.

– Я не получала оттуда ни строчки, вообще никакого признака жизни.

– Правда? – уже мягче произнес Равен. – Я предположил это потому, что асессор Винтерфельд в настоящее время работает в министерстве, где найдет единомышленников, также считающих меня тираном, которому нет равных. На него лично я не могу быть за это в претензии, так как был принужден стать ему поперек дороги; этим объясняется его вражда ко мне и желание мстить, если это окажется ему под силу.

– Он никогда не сделает ничего низкого или бесчестного, – прервала его Габриэль.

– Могу тебя уверить, что я придаю очень мало значения ненависти и вражде господина Винтерфельда, – презрительно улыбнулся барон. – У меня бывали соперники позначительнее его, и я все-таки справлялся с ними. Ну, а если эти угрозы идут не из столицы, значит пустые толки, ходящие по городу, нашли дорогу и в имение Вильтона, но им недостает фактической основы.

Я нисколько не сомневаюсь в том, что против меня охотно что-нибудь предприняли бы, но, вероятно, поостерегутся привести такие намерения в исполнение – меня достаточно знают и не могут сомневаться в том, что я сумею справиться с любым нападением. Если бы положение было действительно угрожающим, я не позволил бы тебе и твоей матери вернуться в город. Однако все эти дни вам придется отказаться от прогулок в экипаже, хотя надо надеяться, что такое положение продлится недолго, а в казенном здании, да еще в квартире губернатора, вы в безопасности от каких бы то ни было выходок черни.

– Но ты-то не в безопасности! – с возрастающим беспокойством воскликнула Габриэль. – Полковник уверяет, что ты бросаешься навстречу всякой опасности и никогда не слушаешь предостережений.

Равен медленно обернулся к ней и окинул ее мрачным взглядом.

– Но ведь это касается только меня одного… Или… ты боишься за меня?

Габриэль не решилась ответить, но ответ читался в ее глазах, с мольбой встретивших его взгляд.

Барон нагнулся к ней и, задыхаясь от волнения, повторил:

– Скажи, Габриэль, ты за меня боишься?

– Да, – дрожащим голосом прошептала она.

Это короткое слово произвело магическое действие. Габриэль снова увидела, как в глазах опекуна вспыхнул тот огонь, который уже однажды поразил ее. Этот полный горячей страсти взор растопил ледяной панцирь, в который заковал себя гордый, суровый человек. В одно мгновение рушилось все, что было достигнуто несколькими неделями строгого самообладания. Чудное сновидение не кончилось, как доказала мгновенная вспышка…

– Ты тоже, надо полагать, все последнее время считала меня тираном? – спросил Равен глухим голосом, в котором сквозило сильное волнение. – Может быть, ты когда-нибудь поблагодаришь меня за то, что я удержал тебя от слишком поспешного шага. Ты еще не знаешь ни себя, ни своего сердца, а между тем собралась связать себя на всю жизнь. Винтерфельд первый встретился тебе, когда ты перестала быть ребенком, первый заговорил с тобой о любви, и ты уверила себя в чувстве, которое никогда не существовало. Это была детская мечта, и ничего более.

– Нет, нет, – запротестовала Габриэль, тщетно пытаясь высвободить руку, которую крепко держал барон.

– Ты чувствуешь всю правду того, что я сказал, – продолжал он, – не отрицай! Но обещание может быть нарушено, а слово – взято обратно.

– Никогда! – страстно воскликнула молодая девушка. – Я люблю Георга, одного его и никого другого! Я буду его женой.

Равен тотчас выпустил ее руку, его сверкающий взор погас.

– В таком случае позабудь на будущее время всякий страх и заботу обо мне – мне их не надо, – произнес он, и в его голосе слышалась безграничная горечь.

Остальную часть пути они проехали, не обменявшись более ни словом. Понемногу надвигались ночные тени, горы окончательно исчезли во мраке, а лежавший над полями туман становился все гуще. Когда они подъехали к Р., начало уже смеркаться. Экипаж только что миновал предместье и повернул на широкую улицу, ведущую к замковой горе. Другим концом она упиралась в одну из обширных городских площадей. Оттуда доносился сильный шум, и, несмотря на сумерки, можно было различить волнующуюся толпу, заполнявшую всю площадь. Барон был поражен, когда до его слуха долетел этот шум; он высунулся из экипажа и пристально посмотрел в сторону площади, затем быстрым, тревожным взглядом окинул свою спутницу.

– Это очень некстати, – вполголоса проговорил он. – Лучше было бы мне оставить тебя с матерью!

– Что случилось? Есть какая-нибудь опасность? – бледнея, спросила Габриэль и снова вспомнила слова полковника Винтена о том бесстрашии, с каким губернатор в таких случаях ставил на карту себя и свою безопасность.

Равен заметил страх девушки, но приписал его ее боязни лично за себя.

– По-видимому, шум идет от городской тюрьмы, – сказал он. – По многим признакам я ожидал, что сегодняшний день пройдет спокойно, иначе, разумеется, не уехал бы. Но не беспокойся, тебе не угрожает ни малейшей опасности. Конечно, мне придется оставить тебя.