Кэтрин Уэбб - Наследие
Я наблюдаю через стеклянную дверь. Мне как раз виден Динни между двумя полосками снега, налипшими на стекло. Он наклоняется к окну машины, дыхание поднимается в воздух облачком. Бет опускает стекло. Ее лица я не вижу – Динни загораживает. Вижу, как ее руки взлетают ко рту, потом снова опускаются, медленно и плавно, как в невесомости. Я пригибаюсь, вытягиваю шею, чтобы видеть. Уши я тоже навострила, но слышу только музыку, льющуюся из радиоприемника рядом с кассой. Динни рукой без перчатки оперся о крышу машины, и мне кажется, что моя собственная кожа болит от соприкосновения с холодным металлом.
– Рик, наша очередь. – Эдди толкает меня локтем.
Вынужденная прервать наблюдение, я ставлю корзинку на прилавок, делаю приветливое лицо и улыбаюсь мрачному кассиру. Расплатившись за кока-колу, «Твикс» и ветчину, я почти бегом устремляюсь на выход, к машине.
– Ну а чем ты сейчас занимаешься? Ты же всегда хотела стать флейтисткой и выступать с концертами, помнишь? – говорит Динни. Он выпрямляется, складывает руки на груди. У него вдруг делается немного обиженный вид, и до меня доходит, что Бет не вышла из машины, чтобы поговорить с ним. Она почти и не смотрит на него, усердно разглаживая концы шарфа на коленях.
– О, эта мечта так и не сбылась, – отвечает она с еле заметной усмешкой. – Я доучилась до седьмого класса, а потом…
Бет замолкает, снова отворачивается. В седьмой класс она перешла весной, как раз перед исчезновением Генри.
– Потом я перестала как следует заниматься, – ровным тоном договаривает она. – Сейчас я перевожу. В основном с французского и итальянского.
– О… – произносит Динни.
Он внимательно ее разглядывает, изучает, молчание затягивается, и я неуклюже вмешиваюсь в разговор:
– Я и с английским-то бьюсь… Пытаться обучить ему подростков – все равно что решетом воду носить. Но у Бет всегда был талант к языкам.
– Нужно просто внимательно слушать, Рик, вот и все, – обращается ко мне Бет, в ее словах звучит упрек.
– Никогда этого не умела, – признаю я с улыбкой. – Мы только что побывали в Эйвбери. Эдди хотел посмотреть, потому что будет проходить это в школе. Но, честно говоря, лучше, наверное, было бы отправиться в кафе, поесть мороженого с шоколадной помадкой, а, Эдди?
– Ты что, это было потрясающе! – уверяет Эдди.
Динни добродушно смотрит на меня, но Бет больше ни о чем его не спрашивает, и он с вытянувшимся лицом отходит от машины.
– Так вы надолго здесь? – Он обращается ко мне, потому что Бет смотрит куда-то перед собой.
– На Рождество уж точно останемся. А что потом, пока не решили. Тут еще много что предстоит разрулить. А вы?
– Пока здесь, – пожимает плечами Динни. Еще меньше определенности.
– Ну… – Я улыбаюсь.
– Ладно, пойду, пожалуй. Рад был снова повидать тебя, Бет. Приятно было познакомиться, Эд. – Он кивает нам всем и идет прочь.
– Он так и не купил чипсы, – замечает Эдди.
– Точно. Забыл, должно быть, – подтверждаю я, ахнув. – Вот что, я куплю и занесу им позже.
– Класс! – кивает Эдди.
Одной рукой он отворяет дверцу, другой пытается раскрыть упаковку «Твикса». Какой он наивный. Даже представить себе не может, какое значительное событие произошло только что. Вот здесь, у дверцы автомобиля. Я бегу в магазин, покупаю чипсы с солью и уксусом, потом возвращаюсь в машину, завожу мотор и везу всю компанию домой. Я не смотрю в сторону Бет, потому что мне страшно, а те вопросы, которые хочется, я все равно не могу задать в присутствии ее сына.
Эдди валяется на кровати в пижаме, со своим айподом и в наушниках. Лежит на животе и болтает ногами. Он читает книгу под названием «Йети!», музыка в ушах грохочет так, что он не слышит криков за окном. Я выхожу. Внизу Бет заваривает чай с мятой, она держит пакетик двумя пальцами за угол и окунает в воду снова и снова.
– Надеюсь, Динни тебя не испугал, появившись у машины? – заговариваю я. Стараюсь говорить как можно беспечнее.
Бет, взглянув на меня, поджимает губы.
– Я увидела его еще в магазине, – отвечает она, продолжая окунать и окунать пакетик.
– Да что ты? И сразу его узнала? Я бы, наверное, не смогла – вот так, издали.
– Что за ерунда, он же совсем не изменился, – заявляет Бет.
Мне становится неуютно. Похоже, она видит что-то, чего не вижу я.
– Ну… – подаю я реплику. – Так странно встретить его через столько лет, правда?
– Да, пожалуй, – шепчет она.
Я не могу придумать, о чем еще спросить. Она не может быть такой равнодушной. Эта встреча должна много для нее значить. Вглядываюсь в ее лицо, в позу, ищу хоть какие-то знаки.
– Может, надо было пригласить их к нам? Посидеть, пропустить по стаканчику за встречу?
– Их?
– Динни и Хани. Это его… ну, честно говоря, я не уверена, что они женаты. Она ждет от него ребенка, вот-вот родит. Хорошо бы тебе поговорить с ней, убедить, что не стоит рожать в лесу. Мне кажется, Динни был бы тебе благодарен.
– Рожать в лесу? Весьма экстравагантно, – произносит Бет. – Но Хани[13] – очень милое имя.
И это все? Она не может так реагировать.
– Слушай, с тобой точно все нормально?
– А что со мной может быть? – удивляется сестра вроде бы искренне, но мне почему-то не верится.
Бет снова смотрит на меня, и я вижу, что она погрузила пальцы в воду. От воды идет пар, это почти кипяток, а она даже не морщится.
– Но ты с ним даже не поговорила. Вы ведь так дружили… Неужели тебе не захотелось хоть парой слов перекинуться? Узнать, что и как?
– Двадцать три года – долгий срок, Эрика. Мы теперь абсолютно другие люди.
– Не абсолютно другие – ты осталась собой, а он – собой. Мы все те же люди, которые играли вместе, когда были детьми…
– Люди меняются. Они растут, – настаивает Бет.
– Бет, – решаюсь я наконец, – что тогда случилось? С Генри, я имею в виду?
– В каком смысле?
– В смысле, что с ним произошло?
– Он пропал, – отвечает она ровно, но голос слабый, тонкий, как льдинка.
– Но ты помнишь тот день, у пруда? День, когда он исчез? Ты помнишь, что тогда произошло? – настаиваю я.
Наверное, не следует этого делать. Мне хочется и узнать правду, и растормошить, расшевелить сестру. Но я понимаю, что не должна. Рука Бет соскальзывает на столешницу, задевает чашку, чай расплескивается. Бет глубоко вздыхает.
– Как ты можешь меня об этом спрашивать? – сдавленным голосом бормочет она.
– Как я могу? А почему я не должна спрашивать? – Взглянув на Бет, я вижу, что она вся дрожит, а глаза горят гневом.
Она отвечает не сразу:
– То, что Динни… то, что он здесь, не дает тебе права ворошить прошлое!
– При чем тут Динни? Какое отношение это имеет к нему? Я же задала простой вопрос!
– А ты не задавай! Прекрати донимать меня своими проклятыми вопросами, Эрика! – Бет вскакивает и выходит.
Я довольно долго сижу неподвижно, вспоминая тот день.
Мы рано проснулись, потому что ночь была невыносимо душной и жаркой. В ту ночь простыни, кажется, сами заворачивались вокруг ног, и от этого я без конца просыпалась, а волосы противными мышиными хвостами липли ко лбу и шее. Мы сами позавтракали, потом послушали радио в зимнем саду – там было прохладнее, так как окна выходили на север. Пол, выложенный плитками, на подоконниках орхидеи и папоротники. Мы качались в кресле Кэролайн, я помню слабый, едва уловимый запах его голубых парусиновых подушек. Кэролайн к тому времени уже не было в живых. Она умерла, когда мне было лет пять или шесть. Однажды, совсем еще малышкой, я бегала за этим креслом. Я не замечала ее, как вдруг она сделала выпад своей палкой и поймала меня.
– Лора! – скрипучим голосом позвала она мою маму. – Ступай-ка разыщи Корина. Скажи, мне нужно его видеть. Мне нужно его видеть!
Я понятия не имела, кто такой Корин. Но меня до смерти напугал и этот безвольно обмякший тряпичный узел в качалке, и та неожиданная сила, с которой меня зацепила клюка. Присев, я высвободилась и удрала.
Мы оделись в последнюю минуту, нехотя поплелись в церковь с Мередит и родителями, потом обедали на лужайке, в тени раскидистого дуба. Там был поставлен специальный маленький столик, только для нас троих. Сэндвичи с арахисовым маслом и огурцами, которые приготовила нам мама, потому что понимала: в такую жару мы будем капризничать и откажемся от горячего супа. Плетеный стул колол мне ноги под коленками. Какая-то птичка, сидя на дереве, капнула на стол. Генри соскреб это своим ножом и бросил в меня. Пытаясь увернуться, я так резко дернулась, что упала со стула, задела ножку стола и опрокинула наши с Бет стаканы с лимонадом. Генри так хохотал, что подавился хлебом и долго кашлял, из глаз у него текли слезы. Мы с Бет наблюдали за ним, чувствуя себя отмщенными. Мы не постучали его по спине. До конца дня он вел себя отвратительно. Чего мы только ни делали, чтобы оторваться от него. Из-за жары у него кружилась голова, и он озверел, точно бык, которому напекло голову. Под конец его поймали за тем, что он веревкой связывал лапы лабрадорам. Бедные псы только страдальчески пыхтели и кротко смотрели на него. Генри был наказан – отправлен в постель. Мередит никому не спустила бы издевательства над своими лабрадорами.
