Ангелочек. Дыхание утренней зари - Дюпюи Мари-Бернадетт

– Спасибо за добрые слова, сударыня. Здесь, в Арьеже, очень красиво, мне все очень нравится. Подумать только – месса проходит в настоящем соборе, где столько прекрасных фресок!

– Я познакомила Магали с отцом Ансельмом и братом Эдом, – сообщила Анжелина.

– С монастырским больничным? Это сколько же ему лет? – спросила Октавия.

– Не знаю, но надеюсь, что он проживет больше ста! – воскликнула Анжелина. – Я заказываю ему мази, настойки и лечебные масла, которые только он один и умеет готовить. Мне без брата Эда не обойтись!

– Еще шоколада, мадам? – обратилась к Магали пожилая служанка. – Я испекла сладкую булку с изюмом, так что, если вы проголодались…

– Я обожаю сдобу и ни за что бы не отказалась, если бы Анжелина не пригласила меня на обед. Так что я не буду портить аппетит, чтобы ее уважить. В прошлый вторник, когда я в первый раз была на улице Мобек, Розетта подала на стол большую жареную утку с поджаренной на сливочном масле брюквой. Вкуснятина!

Сегодня на вдове Берар было скромное серое платье, а свои роскошные черные волосы она убрала под сетку. Было очевидно, что она чувствует себя не слишком уверенно. Диспансер она пришла посмотреть еще в начале недели, тогда же познакомилась с Розеттой, Анри и его верным Спасителем, а вот Луиджи впервые увидела только сегодня. В прошлый вторник его не было дома: он уехал навестить отца Северена, настоятеля аббатства Комбелонг.

Магали обвела комнату взглядом. Высокие застекленные книжные шкафы, красные занавеси, изящная, отделанная инкрустацией мебель произвели на нее сильное впечатление. По оконным стеклам барабанил дождь, и этот звук придавал спокойной атмосфере гостиной еще больше интимности и очарования.

Анжелина тоже поддалась этому настроению, к которому в ее случае примешивалась нотка ностальгии. Когда она была девочкой, дом дорогой мадемуазель Жерсанды казался ей чуть ли не дворцом. Она очень любила бывать у нее в гостях, особенно в библиотеке, где ей разрешали брать с полок и рассматривать прекрасные книги с иллюстрациями. Для дочери сапожника Лубе это был таинственный, полный незнакомых звуков мир, каждая частичка которого представлялась сокровищем.

– Можно сказать, что я здесь выросла, – сказала она Магали. – Я делала уроки, сидя вот на этом табурете, возле камина. Октавия приносила мне полдник. А отец меня ругал, говорил, чтобы я не шастала в это логово гугенотов!

– С тех пор Огюстен, как у нас говорят, разбавил свое вино водой, то есть поуспокоился, – пошутила Жерсанда. – И теперь мы добрые друзья.

Со второго этажа донеслись звуки фортепиано. Мелодия была очень приятная – легкая, переливчатая.

– Это играет мой муж! У него настоящий талант! – с гордостью сообщила Анжелина.

– Слушать игру сына для меня – истинное наслаждение! Он играет каждое утро – то на фортепиано, то на скрипке, – подхватила Жерсанда. – А еще он сам пишет музыку. Правда, Энджи?

– Да. Он написал симфонию, и ее главная идея – это свобода.

– Надо же! – воскликнула Магали, не скрывая изумления. – Тебе повезло, Анжелина! Выйти замуж за музыканта, да еще и знатного рода!

– Пускай дворянская фамилия не вводит вас в заблуждение, – сочла нужным заметить Жерсанда. – Благородство проистекает из души, из сердца, его свидетельство – мужественные поступки. Некоторые аристократы – увы! – ведут себя не самым достойным образом.

Миловидная уроженка Прованса покорно кивнула, вслушиваясь в звуки музыки. Разговор потек своим чередом, но только на пониженных тонах. Наконец музыка смолкла, и на лестнице, соединяющей первый этаж со вторым, послышались быстрые шаги.

– Это Луиджи спускается, – объявила Анжелина.

Со времени их с Анжелиной первой встречи здесь, в Арьеже, Магали усвоила, что Луиджи – это прозвище Жозефа де Беснака, Анри – мальчик, которого усыновила Жерсанда и которому Анжелина приходится крестной. Жерсанда настояла на том, чтобы родство Анри и Анжелины хранилось в тайне ото всех. Она не знала, что Гильему Лезажу уже известна правда.

– Дамы, счастлив вас видеть! – воскликнул бывший странствующий музыкант при виде обращенных к нему лиц четырех женщин, освещенных улыбками.

На нем была белая рубашка с жабо, отделанным вышивкой красного цвета, более широкие, чем того требовала мода, штаны. Сегодня ему пришла фантазия повязать голову красным платком. Черные кудрявые волосы рассыпались по плечам. Смуглая кожа и темно-карие, с золотым отсветом глаза довершали сходство с цыганом.

– Полагаю, вы – Магали, – сказал он, кланяясь гостье.

– Да, мсье, это я, – пробормотала молодая женщина.

Луиджи нельзя было назвать высоким. Нос у него был с горбинкой, губы – ярко-красные, четкого рисунка. И сердце Магали невольно забилось быстрее – до того этот мужчина показался ей соблазнительным.

– Так это вы всячески изводили Анжелину в Тулузе! С ее слов, вы – дама вспыльчивая и своим противникам спуску не даете. Если я правильно помню, ее вы дразнили «рыжая», хотя, на мой взгляд, волосы у нее не рыжие, а скорее оттенка заходящего солнца.

– Что ж, отпираться не стану. В первые дни она от меня настрадалась, но очень скоро, мсье, клянусь, мы стали закадычными подружками.

Луиджи с наигранной строгостью погрозил молодой женщине пальцем:

– Не надо клятв, мне все известно! Я помню даже, какой прекрасный совет вы дали Анжелине на случай, если понадобится избавиться от слишком предприимчивого поклонника. Счастье, что Анжелина не применила его ко мне, иначе не стать бы мне отцом!

– Ловко же у вас язык подвешен! Шутник вы, мсье… – прыснула Магали.

– Слышишь, матушка? – Луиджи подошел к Жерсанде, чтобы ее поцеловать. – У твоего сына и язык на месте, и шутник он знатный! Что еще надо бывшему принцу ветров, повелителю нищеты?

– Молчи, мой сын! Забудем прошлое! – откликнулась на эти слова Жерсанда.

– И правда, забудем! Энджи, Магали, на улице Мобек нас ждет обед! Ваши ручки, дамы! Кстати, вам понравилась первая часть моей симфонии?

– Прекрасная музыка, мсье Луиджи! – выразила свое восхищение Октавия. – Она навевает мечты о горах, о водопадах, но о свободе как-то не думается вообще. Не понимаю, как можно переложить свободу в музыку?

– Ценное замечание, Октавия, – ответил ей Луиджи. – Я как раз ищу способ. Но я все равно польщен, что моя музыка перенесла тебя на заснеженные вершины гор!

Настроение у Луиджи было отличное, да и изумление, с каким Магали наблюдала за происходящим, его очень позабавило. На прощанье он послал пожилой домоправительнице воздушный поцелуй, и они втроем – он, Анжелина и Магали – удалились, беседуя и смеясь. Жерсанда склонилась над прикорнувшим у ее ног пуделем.

– А что вы думаете об этой молодой даме с прованским акцентом, Мсье Туту? – спросила она у собачки.

– Вряд ли он вам ответит, мадемуазель, – вздохнула уроженка Севенн. – Счастье, что у вас осталась эта собачка. По вечерам он составляет вам компанию.

– Думаю, что и ты ее тоже любишь, Октавия. Кстати, мне с утра кажется, что вид у тебя… как бы это сказать… отсутствующий и говоришь ты меньше обычного, или мне это только кажется?

– У меня – отсутствующий вид? С чего вы взяли, мадемуазель?

Женщины прожили вместе три десятка лет, и их отношения давно переросли в дружбу, невзирая на то что на социальной лестнице они по-прежнему занимали разное положение: одна оставалась служанкой, вторая – госпожой. Воспитывались обе в гугенотской вере, но по случаю крещения маленького Анри Октавия приняла католичество. Она об этом не сожалела. Что до Жерсанды де Беснак, она родилась в семье дворянина-протестанта и ничто не заставило бы ее отказаться от веры предков.

– Мне так показалось, моя милая Октавия. Может, расскажешь, что за письмо утром принес тебе почтальон?

– Какая вы любопытная! Все, некогда мне разговаривать! Пойду чистить картошку.

– Когда надумаешь рассказать, приходи, – улыбнулась Жерсанда. – Но, прежде чем убежать на кухню, скажи, что ты думаешь о Магали Скотто? Наверняка ей доведется принимать роды у нашей Энджи.