Вайдекр, или темная страсть (Широкий Дол) (др. перевод) - Грегори Филиппа

Я склонила голову, чтобы скрыть улыбку.

— Хорошо, мама, — безмятежно ответила я, а сама подумала: «Тебе не усадить меня за шитье в гостиной, когда светит солнце и жнецы выходят на поле. И ты, мама, это хорошо знаешь».

Но помолвка все же показала, насколько уязвимо мое положение. У меня не было никаких планов на подобный случай. Это Ральф умел все планировать, и он заплатил за это. Я же, как ребенок, могла только купаться в солнечном свете дня, я даже не была главным действующим лицом этим летом. Просто я пока знала больше, чем знает Гарри. Я лучше разбиралась в потребностях нашей земли и наших людях. Но этим летом всходила звезда Гарри, и, сколько я ни отдавала приказаний и как ни суетилась, лишь когда он появлялся, все вокруг преображалось.

Конечно, он не мог следить за жатвой так, как это делала я. Он бывал то слишком дружелюбен — принимаясь сам косить, — то слишком недосягаем для жнецов — когда уезжал домой обедать. Они предпочитали работать со мной, зная, что свое дело я сделаю хорошо — расставлю их на поле, пересчитаю скирды, спланирую работу на завтра. Но когда придут их дочери с флягами сидра и домашнего пива и огромными буханками хлеба — я останусь и поем с ними, такая же голодная, как и они.

Но в этом году они не принадлежали мне. Они принадлежали Гарри.

Я не могла возненавидеть его за это. Но каждым фибром моей души я ненавидела законодателей: мужчин-юристов, мужчин из Парламента, мужчин-землевладельцев — за то, что они создали целую систему, чтобы отлучить своих матерей, жен и даже дочерей от того единственного, ради чего стоило жить, — от владения землей. Но к Гарри я относилась по-прежнему. Никто не мог бы питать к нему злые чувства. Его всегдашняя готовность к улыбке, мягкий характер, юмор, приятная внешность привлекали к нему любовь всех, где бы он ни появлялся. Мужчины-жнецы предпочитали работать со мной, но их женщины краснели как вишни, когда вблизи появлялся Гарри. Он был божеством урожая в то лето. А я была жрицей мрака.

Никто не оставался равнодушным к обаянию нового Хозяина, и думаю, что когда наступил разгар лета, никто кроме меня уже и не вспоминал прежнего Сквайра. Для всех Гарри был восходящим солнцем, прекрасным, золотоволосым принцем Вайдекра. А я, всегда, как ночь, в черном, работала, не жалея себя, но без проблеска радости.

Лучшим временем в Вайдекре, сливками года, считался праздничный ужин в честь завершения сбора урожая, когда убрана уже вся пшеница. В последние дни ни один человек в поместье — будь он мужчиной, женщиной или ребенком — не мог избежать тяжелой изнурительной работы наперегонки с непогодой, наступающими осенними дождями, стремясь спасти каждый сноп пшеницы от злой осенней ночи.

Работа целого года была как бы прелюдией к этим дням. Весь долгий год мы с тревогой следили за землей и небом. Не слишком ли холодно для посадки семян в конце весны? Не слишком ли сухо для маленьких росточков? Не высушит ли их солнечный зной, достаточно ли влаги прольется, чтобы они росли зелеными и сочными? А когда колосья созревают и становятся гордыми и высокими, вы молитесь, чтобы дожди не залили их и не повредили урожаю. И вот наконец наступает момент триумфа, когда жнецы выходят в поле посреди огромного безбрежного золотого моря в самом центре земли. И вот тут начинается соревнование между людьми и злыми и коварными божествами непогоды. В этом году торжествовал бог Гарри, он был принцем урожая, и погода все держалась, и держалась, и держалась, а люди говорили, что они не могут припомнить такого волшебного лета. Ибо все забыли золотое лето прошлого года, лето, когда богами были мы с Ральфом. Конечно, ведь это произошло так давно, целую жизнь назад.

В последний день сбора урожая я была в поле с утра, а Гарри прискакал после обеда. Работы уже завершались, и я отправилась к центральному амбару, чтобы проследить, как будут разгружать зерно. Дома были только мельник Билл Грин с женой. Два их работника и сыновья находились на уборке. Сама миссис Грин суетилась, готовясь к вечернему пиру, и на ее кухне уже собрались все наши повара, которые распаковывали огромные корзины со снедью, присланной из нашего дома.

Я сидела одна во дворе, прислушиваясь к журчанью воды в пруду у мельницы, к ритмичному пошлепыванию мельничного колеса и наблюдая за голубями, поминутно влетающими и вылетающими из голубятни, построенной у самого ската крыши.

Толстый кот лениво вытянулся на солнце, слишком жарком для его теплой шубки. Стоило мне пошевелиться, как его глаза, такие же зеленые и непроницаемые как мои, приоткрывались и следили за каждым моим движением. У реки самые высокие буки едва шевелили верхушками крон под легкими дуновениями ветерка. Лесные птицы молчали в такую жару, только голуби ворковали в тени своей голубятни. Все мы: двор, одинокий кот, голуби и я — застыли в неподвижности под лучами мягкого августовского солнца.

В моем ленивом, отдыхающем мозгу невольно появились мысли о Гарри. Не о Гарри, моем брате и школьнике, приехавшем на каникулы, не о Гарри, бестолковом фермере и хозяине. А о Гарри-полубоге урожая, на чьей земле встает высокая, гордая пшеница. О том Гарри, из-за которого Селия приказала заложить карету и отправилась в поле, под предлогом угодить мне, а на самом деле, чтобы увидеть его в распахнутой рубашке и с непокрытой головой. О том Гарри, растущую власть и силу которого я видела каждый день. Он становился настоящим хозяином Вайдекра, хозяином, которого я никогда не смогла бы заменить.

Но я и не хочу заменять Гарри, — внезапно подумала я. Мне нравится видеть его распоряжающимся и управляющим этой землей. Каждая секунда, проведенная с братом этим жарким летом, доставляла мне радость и удовольствие. Когда я долго не видела его, я скучала о нем, вспоминала его улыбку, смех, наши долгие разговоры.

Услышав шум приближающихся телег и поющие голоса наших арендаторов, я очнулась от своих грез и побежала за огромный сарай, чтобы открыть главные ворота. Я уже отчетливо слышала пение, и даже могла отличить от остальных чистый тенор Гарри.

Засов, закрывавший ворота, был очень тяжелым и неудобным, и я едва справилась с ним. И тут телеги торжественно въехали во двор, и я наконец увидела во всей красе урожай нашего Вайдекра.

На первой телеге, доверху наполненной золотыми мешками пшеницы, восседал Гарри. Тяжелые рабочие лошади остановились прямо передо мной, и колеса перестали скрипеть. Гарри встал на ноги и теперь смотрел на меня сверху, загораживая собой солнце и половину неба. Из-за ослепительного света, падающего мне в глаза, я едва различала его на этой горе пшеницы. На нем была обычная дворянская одежда, неприспособленная для работы и потому ставшая неопрятной. Нарядная льняная рубашка порванная на одном плече и распахнутая у горла, открывала его загорелую шею и ключицы. Бриджи для верховой езды плотно облегали его тело, подчеркивая мускулы ног. Высокие, до колен, сапоги тоже разорвались и требовали ремонта. Он выглядел точно таким, каким он и был: дворянин, играющий в крестьянина. Наихудший вид знати, какой только мог существовать. А я, я смотрела на него с неописуемым восторгом.

Он спрыгнул с телеги на землю и остановился около меня, чтобы что-то сказать, но неожиданно замер, не в силах отвести от меня глаза. Беззаботное, смеющееся выражение исчезло и он пристально, не отрываясь, смотрел мне прямо в глаза, как будто хотел спросить что-то необычайно важное, на что только я знала ответ. Я тоже глядела на него как завороженная, мои губы раскрылись, как бы отвечая что-то, но не произнося при этом ни звука. Взгляд Гарри медленно скользнул от моих блестящих на солнце каштановых волос вниз, по темной юбке, затем обратно. Очень медленно, словно удивляясь, он говорил: «Беатрис», будто произносил мое имя впервые.

Все телеги, съехавшись во двор, образовали одну линию, люди выстроились в цепочку и стали передавать друг другу мешки с зерном, первые — сгружали их с телег, последние — заносили в амбар. Я не думаю, что Гарри даже видел их. Он стоял в середине летающих и мелькающих рук, не сводя с меня глаз, с видом тонущего и молящего о спасении человека.