Ради милости короля - Чедвик Элизабет

Ида взглянула в окно на низкое желтое небо, грозящее снегом. Хорошо бы оказаться в сотне миль отсюда, в другом времени… Беззаботным ребенком греться с матерью на весеннем солнышке, болтать о пустяках и плести пояс из шелковых ленточек. Хорошо бы никогда не бывать при дворе. Как взволнована она была, предвкушая удивительное приключение, а теперь ощущает себя животным, которое ведут на бойню. Началась очередная схватка. Помощницы Елены держали Иду за руки, и она тужилась со стиснутыми зубами и натянутыми сухожилиями, пока повитуха хлопотала между ее раздвинутыми бедрами, отдавая быстрые приказания.

– А! Показалась головка, – сказала она. – Не тужьтесь так сильно. Превосходно, моя милая, теперь осторожно, осторожно.

Ида закрыла глаза. В правой руке она сжимала орлиный камень, пока пальцы не свело судорогой, подобно ее утробе. Годьерна дала ей этот амулет, заверив, что он поможет в родах. Камень в форме яйца с другим камнем внутри обладал способностью снимать боль и облегчать ребенку вхождение в мир. Если это не выдумки, то страшно даже подумать, каково рожать без амулета.

– А вот и мы, плечики… ручки… Что тут у нас?.. Это сын, госпожа, замечательный мальчик, только посмотрите на него! – Голос Елены звенел от удовольствия, когда она подняла визжащее синевато-розовое существо в разводах крови и слизи, все еще прикованное к внутренностям Иды пульсирующей пуповиной.

Ида уставилась на младенца, онемев. Она не могла поверить, что это существо только что покинуло ее тело, и еще менее вероятным было, что это ее сын. Она была слишком ошеломлена и изнурена, чтобы ощутить прилив огромной материнской любви, а испытывала лишь облегчение оттого, что боль утихла и эта часть мучений почти позади. Повитуха перерезала маленьким острым ножом пуповину и положила младенца в неглубокую чашу. Поместив его в это подобие утробы, она осторожно окропила водой его крошечное тельце, смывая следы родов и воркуя. Ида слушала, как ребенок сопит и плачет, и струны ее души дрожали в такт, но шок и усталость были слишком велики, чтобы разобрать мелодию. Женщина окунула указательный палец в горшочек с медом и потерла десны ребенка. Затем добавила щепотку соли, отчего малыш завертел головой и завопил.

– Тише, детка, тише, – прошептала она. – С этого дня и впредь твоя жизнь будет сладкой.

Повитуха вытерла его большим льняным полотенцем, завернула в мягкое одеяльце и положила на руки Иде.

– Ваш сын, госпожа, – ласково улыбнулась она. – Вы изрядно потрудились, чтобы произвести его на свет. Ну разве не красавец?

Ида взглянула на маленького сморщенного младенца, лежащего на сгибе ее руки. Его волосы были темными и влажными, а глаза неопределенного цвета, как у котенка. В форме бровей и изгибе ноздрей угадывался Генрих. Руки напоминали материнские, и каждый пальчик был увенчан розовым ноготком. Крошечным, идеальным ноготком. Слезы навернулись ей на глаза. Она так устала.

– Красивый, здоровый ребенок, – сообщила Елена. – У него сильный голос и все, что полагается мужчине, – хихикнула она.

Ида растянула губы в улыбке, несмотря на слезы.

– Ничего, все молодые матери плачут, – произнесла добрая повитуха. – Это пройдет. Вы маленькая, но выносливая. Не переживайте, все будет хорошо.

Женщины позаботились о выходе последа, омыли роженицу, устроили ее поудобнее, положили ребенка в колыбель у кровати и позволили Иде уснуть.

Проснулась она в темноте. Ставни были закрыты, свечи догорели. Детский плач встряхнул ее ноющие мышцы и судорожно сжимающуюся утробу. Это был новый звук в ее жизни, и еще предстояло с ним свыкнуться. Плач ее сына. Она услышала мужской голос, тихий и ласковый, приподнялась на подушках и увидела у кровати Генриха с ребенком на руках. Он развернул пеленки, чтобы посмотреть на сына, и на его лице играла широкая удивленная улыбка.

Услышав шелест покрывал, он повернулся к Иде.

– Благодарю вас за великий дар, любимая, – произнес он. – Сын, новый сын! – Он погладил крошечный округлый изгиб детской щеки. – Ха! Смотрите, у него мой нос!

Ида сумела улыбнуться и кивнуть, хотя чувствовала себя опустошенной, на грани слез. Ее подбородок задрожал, и она стиснула зубы. Генрих наклонился над кроватью, чтобы погладить по щеке и мать.

– Прекрасный, сильный малыш, и он вырастет великим человеком. Я прослежу за этим, обещаю. Я позабочусь о вас обоих. Вам не о чем тревожиться.

Крики ребенка становились все громче, и Генрих, покончив с формальностями, с заметным облегчением отдал его повитухе. Елена завернула малыша в пеленки.

– Посмотрим, станет ли он есть, госпожа. – Она помогла Иде приложить ребенка к груди под пристальным взглядом Генриха.

Мгновение младенец тыкался в разные стороны, но тут же впился в сосок. Совершенно успокоившись, он принялся сосать, слегка хмуря лоб. Ида разглядывала его, все еще не в силах поверить, что он вышел из ее тела, что его жизнь – порождение греха прелюбодеяния. При виде зависимости и уязвимости младенца она ощутила, как ее лоно свело судорогой.

– Я договорился крестить его завтра утром, на рассвете, – сообщил Генрих. – Крестными матерями станут графиня де Варенн и Ева де Брок, крестными отцами – Джеффри Фицпитер и настоятель Йоркского собора. Ваш брат будет представлять ваше семейство. – Генрих наблюдал, как ребенок сосет ее грудь. – Я хотел бы назвать его Уильямом в честь моего прадеда [16].

– Как пожелаете, сир. – Ида подумала, что это имя ничуть не хуже любого другого.

– Имя ему подходит, – улыбнулся Генрих. – Мой прадед тоже был рожден вне брака, но благодаря своим усилиям и Божьему благоволению стал герцогом, а затем королем. Хотя наш сын не принц, он королевской крови и будет воспитан со знанием этого.

Иде хотелось то ли плакать, то ли смеяться. Она попеременно ликовала и впадала в отчаяние, но знала, что ради собственного благополучия и благополучия сопящего у нее на руках свертка должна во что бы то ни стало найти силы, чтобы обрести равновесие.

Ида уложила сына на локоть и засмеялась, глядя, как он тянется к ее косе, завязанной голубой шелковой ленточкой. Здесь, в домашних покоях, она обходилась без покрывала, которое носила на людях, и это дарило ей чувство свободы, словно девичество еще не закончилось. Ребенок недавно поел. Его переодели, он не спал и был не прочь поиграть. Ида улыбнулась ему и была вознаграждена беззубой улыбкой, и все ее существо сжалось от умиления, а на глаза навернулись слезы. Любовь пришла не сразу. Кормя ребенка и ухаживая за ним первое время после родов, Ида часто плакала и едва справлялась с сумятицей чувств, но на пятый день склонилась над колыбелью, взглянула сыну в глаза, и перерезанная пуповина словно чудесным образом срослась. Глубоко внутри шевельнулось материнское чувство.

Прижав крошечное тельце к груди, Ида ощутила отклик. Зачатый во грехе, мальчик все равно оставался ее сыном.

С сосредоточенным видом малыш схватил косу, и Ида засмеялась, гордясь его ловкостью, ведь ему исполнилось всего три месяца.

Она ворковала над сыном и называла его умницей, когда Генрих вернулся с прогулки верхом. К плащу короля пристали колючки, чулки были в грязи, щеки обветрены. Ида подхватила Уильяма и присела в реверансе. Жестом разрешив ей и остальным женщинам подняться, Генрих решительно направился к ней через комнату.

– Как поживает наш красавец? – Он ласково ткнул Уильяма в грудь.

Ребенок завопил и замахал ручками, рассмешив Генриха.

– Прекрасно, сир, – ответила Ида. – Тянется за предметами и непрестанно оглядывается по сторонам. Все женщины уверяют, что он очень развит.

– Вполне естественно, учитывая его происхождение, – усмехнулся Генрих и внимательно посмотрел на Иду. – Вы хорошо выглядите. Просто прекрасно, любовь моя.

Она заметила, как король опустил взгляд на ее грудь, и порадовалась, что закрепила застежки после кормления Уильяма.

– Да, сир. – Ида ощутила, как вспыхнули ее щеки.