Джессика Гилмор - Две ночи в Лондоне
– Не волнуйся. Лидия все сделает. – Макс уже успел отправить несколько писем и, несмотря на то что в Хартфорде была ночь, получил ответ, извещающий о том, что ему ни о чем не стоит беспокоиться, все будет улажено. – Наши вещи упакуют и отправят в Корнуолл, а машину заберет представитель фирмы.
Элли кивнула, но было видно, что мысленно она далеко от этого места.
Она опять была в серой одежде. Красное платье так и осталось лежать на полу в номере люкс одного из лучших отелей Лондона. На лице не было макияжа, волосы приглажены и убраны за уши, о прошлом вечере напоминал лишь легкий аромат жасмина. Макс закрыл глаза и стал прокручивать сцены одну за другой, будто кадры любимого фильма. Масло покрывает ее тело, тонкие руки, стройные ноги, его ладонь скользит по гладкой коже.
– А как же работа? Ты нужен «Ди-эл».
Он поднял веки, и волнующие образы растворились в воздухе. Сейчас не время и не место.
– Все нормально. Сначала решим вопрос с твоей мамой, потом займусь компанией. В больнице ведь есть вай-фай?
– Надеюсь. Я давно там не была. С тех пор, как папа и Фил…
– Мама сейчас в твоем родном городе? Неудивительно, что она так подавлена.
– Четырнадцать лет я верила, что это лучшее место на земле, – задумчиво заметила она. – Я ведь занималась танцами. Я не говорила?
– Нет, но мне надо было догадаться. – Разумеется, она танцевала, поэтому в ней есть эта неуловимая грация и стройность балерины.
– Я занималась танцами, играла в оркестре и была членом театрального общества. А Фил играл в регби и занимался плаванием. Мы были похожи на семью из рекламы, не хватало только золотистого лабрадора.
Она смотрела на него отрешенным взглядом.
– В выходные мы ездили на велосипедах за город и устраивали пикники, а вечером забирались на диван, ели пиццу и смотрели телевизор. Конечно, мама с папой иногда ругались, да и мы с Филом тоже, но сейчас, когда вспоминаю детство, мне кажется, оно было поистине золотым. А потом все изменилось.
– Авария, да? Элли кивнула.
– Мама во всем винила себя. Папа сел за руль не выспавшись, но она уговорила его забрать Фила после занятий в бассейне. В них врезался пьяный водитель, полицейские сказали, что папа ничего не мог сделать, а мама твердила, что, если бы он не был таким уставшим… – Она заморгала, борясь со слезами.
Макс чувствовал, как у него сжимается сердце, но понимал, что должен взять себя в руки, так Элли будет легче.
– Ужасно.
– Мне кажется, поэтому у мамы и случился срыв, она не могла справиться с чувством вины. Всем пришлось заниматься мне: страховки, похороны, домашние дела. Я забросила танцы, театр, друзей и мечты. Остались только школа, мама и книги – единственный способ отвлечься от проблем.
– Однако ты смогла уехать.
Новый город, новая жизнь. Теперь ему понятно ее стремление к одиночеству. Смог бы и он избрать для себя подобный путь?
Элли кивнула.
– Это было позже. После окончания школы я должна была поступать в университет, но не представляла, как оставлю маму, а просить о помощи не позволяла гордость. Мама посещала занятия в группе психологической поддержки и там познакомилась с Биллом. Я стала ей не нужна. Более того, ей было тяжело меня видеть, я будто возрождала в ней подавляемое чувство вины. Она отдалилась от меня, старалась не видеть и не слышать. Так я второй раз потеряла все в жизни.
Макс не знал, что и сказать. Как реагировать в подобной ситуации? Он взял ее ледяную руку в свои ладони. Элли сжала пальцы, благодарная за тепло, которое успокаивало и ободряло.
– А что потом? Помолвка?
Элли зябко поежилась. Какое красивое слово – помолвка. Ассоциируется с праздником – розы, брильянты, шампанское в тонких фужерах. В ее жизни ничего этого не было. Просто получила кольцо с изумрудом – наследие Викторианской эпохи, принадлежавшее бабушке Саймона, да так и не осмелилась сказать ему, что терпеть не может этот камень.
Саймон стал ее стыдом, подтверждением слабости. Она никому не осмеливалась рассказать всю правду до самых мелочей. Сильные и нежные прикосновения Макса, его уверенный голос вызывали желание прижаться к нему, положить голову на плечо и отдохнуть. Хоть немного.
Элли перевела дыхание. Она уже так много рассказала, может, вынесет еще немного боли?
– После школы я мало с кем общалась из школьных друзей, многие поступили в университеты. Устроилась работать в адвокатскую контору, где трудился папа, в большей степени для того, чтобы меньше бывать дома. Все там были намного старше, и я понимала, что меня взяли лишь из жалости.
– Саймон.
Элли ждала, когда сердце привычно кольнет, как и всякий раз при упоминании его имени, но на этот раз ничего не ощутила. Это было просто имя из прошлого, которое больше не могло ей навредить. Она этого не позволит.
– Саймон был единственным, кто не говорил со мной как с ребенком. Через две недели я была по уши в него влюблена. – Она вздохнула, ощущая неприятную горечь от воспоминаний о том, как тогда была наивна. – Разумеется, он сразу все понял. Ему это нравилось, я полагаю.
Она замолчала, стараясь справиться с чувствами, которые вызвали воспоминания о горе мамы, которому она не могла помочь, печали оттого, что отдала ей часть себя, своей юности и будущего, а та не желала ни видеть ее, ни слышать.
Макс обнял ее за плечи, прижал к себе и погладил по голове.
Элли повернулась и обвила его руками, позволив себе, пусть ненадолго, опереться на кого-то и ощутить поддержку. От него исходил аромат моря и соснового леса, сохранившийся даже после двух дней в Лондоне.
– Оглядываясь назад, я понимаю, что тогда мне было просто необходимо кого-то любить, о ком-то заботиться. Саймон почувствовал, как я растеряна и одинока, и сделал шаг.
Элли поджала губы.
– Он очень умный. Иногда делал комплименты, и казалось, я для него единственная в мире, потом дразнил меня, подшучивал, словно над глупой школьницей. Унижал, а затем устраивал невероятное, очень красивое романтическое свидание. Я никогда не знала, что меня ждет.
Она перевела дыхание.
– С самого начала я старалась стать такой, какой он хочет меня видеть. Делала такую прическу, как ему нравится, одевалась так, чтобы он одобрил. Впрочем, он никогда открыто не осуждал, лишь смотрел так, будто я ужасно его разочаровала. Если же был по-настоящему рассержен, прекращал со мной разговаривать, я мучилась, гадая, что его огорчило. Смысл в том, чтобы я сама все поняла. Я часто оставалась в доме одна и плакала, глядя на телефон, надеясь, что он позвонит или напишет. Когда он наконец прощал меня, испытывала такое облегчение, что клялась себе больше никогда его не расстраивать. Я быстро усвоила, что ему нравится во мне, что доставляет удовольствие и вызывает улыбку. Еда, одежда, книги, фильмы. Казалось, я люблю его, а он защищает меня, заботится.
Макс слушал ее и ощущал, как внутренне невольно напрягается. Рука сильнее сжимала пальцы Элли, казалось, ей должно быть больно, но она, вероятно, ничего не чувствовала.
– Когда мама объявила, что продает дом и уезжает с Биллом в Испанию, на помощь пришел Саймон – мой рыцарь в сияющих доспехах. Предложил переехать к нему, и я не нашла ни одного повода отказаться.
Элли покосилась на Макса.
– Все происходило как-то незаметно. Сначала он предложил мне бросить работу и продолжить учебу, потом привел тысячу аргументов, почему стоит повременить с поступлением, и я согласилась. Понимаешь, я решила, что он беспокоится обо мне. Не помню когда, но внезапно дошло, что у меня в жизни нет ничего, что принадлежало бы мне. Я забыла, насколько это ненормально, когда поводом для скандала становится малейшая оплошность: не слишком тщательно убранный дом, невымытая посуда, неаккуратно застеленная кровать или мой неряшливый внешний вид. Я долго не осознавала, что не могла вдохнуть полной грудью, жила в страхе, что разочарую его и опять увижу тот взгляд, который меня убивал. Но хуже всего то, что его улыбка была способна поднять мне настроение, сделать почти счастливой, и я стала к этому стремиться. Правильно одевалась и правильно себя вела. И была счастлива. Вернее, думала, что счастлива.
Элли заморгала и помолчала несколько секунд.
– Не знаю, когда осознала, что жизнь в постоянном страхе не может быть нормой. Я никогда не бывала спокойна, всегда нервничала, поскольку не понимала, что его разозлит. С каждым днем все чаще он говорил, что я неприспособленная, ничего не умею, добавлял, как мне повезло встретить его. Настал день, когда я поверила в его правоту. Ведь разве может ничего не имеющий человек чего-то заслуживать? К тому же даже мать выбросила его, как ненужную игрушку. Я была уверена, что сама виновата в том, что он на меня злится, а он не забывал постоянно напоминать, что я все делаю не так.
– А что потом? – Макс прервал долгую паузу.
– Ничего серьезного между нами не произошло, ни ссоры, ни скандала. Просто всякий раз, когда кто-нибудь спрашивал нас о свадьбе, я чувствовала, что меня скоро замуруют заживо. Страх нарастал, и это становилось поводом для него все больше меня контролировать. Он желал знать, где я бываю каждый час, приходил в ярость, если я не отвечала, когда он звонил на домашний телефон. Проверял все чеки и счета, одному богу известно, что он искал. В какой-то день я поняла, что боюсь, пожалуй, впервые призналась себе в этом. Дверь внезапно распахнулась, и я уже не смогла ее закрыть. Я ушла. Ушла и села на поезд до Корнуолла. Последующие шесть месяцев постоянно оборачивалась, страшась увидеть его и одновременно надеясь, что он любит меня и непременно найдет.
