Ангелочек. Дыхание утренней зари - Дюпюи Мари-Бернадетт

Анжелина встала. На ее лице появилось задумчивое выражение. Она отправилась в паломничество, чтобы искупить тяжкий в глазах Церкви грех – насильственное изгнание плода из материнского лона. Поступок ее был продиктован милосердием и состраданием по отношению к бедняжке Розетте, ее служанке, однако кюре городка Сен-Лизье был непреклонен: она согрешила и должна понести наказание.

– Ты назвал меня ужасной грешницей? – проговорила она едва слышно. – Хорошо, я знаю, что на самом деле ты так не думаешь. За эти месяцы в дороге я много размышляла о проиcшедшем и ни о чем не жалею. Разве смогла бы Розетта когда-нибудь полюбить ребенка, зачатого в насилии, плод кровосмесительной связи?

– Я был первым, кто попросил тебя помочь ей, – напомнил жене Луиджи, – но не будем больше об этом – дело прошлое.

Он улыбнулся и нежно поцеловал молодую женщину в лоб. Анжелина погладила его по щеке. Под солнцем Испании лицо ее супруга обрело привычный смуглый оттенок, совсем как в прежние времена. Его густые и волнистые черные волосы свободно рассыпались по плечам. Он снова стал похож на сладкоречивого бродячего артиста, с которым они повстречались тремя годами ранее в маленькой долине в Арьеже – королевстве волков, медведей, быстрых ручьев и гигантских деревьев. По воле случая странствующий музыкант, которому приходилось скрываться от жандармов и прятать в башмаке нож, оказался давно утраченным сыном Жерсанды де Беснак, покровительницы Анжелины.

– Идем, нам надо еще добраться до Бьера, а оттуда – до деревушки Ансену, – поторопила она супруга. – Одно мы знаем наверняка: наш с тобой малыш чувствует себя прекрасно. Он только что шевельнулся! Знаешь, это чудесное ощущение! А когда я носила Анри, я этому совсем не радовалась. Мне приходилось туго зашнуровывать корсет, и он душил меня… Поэтому я старалась лечь спать пораньше – сразу снимала это орудие пыток и ждала, когда мой малыш снова шевельнется.

Он кивнул, улыбнулся и наклонился подобрать с земли ее сумку, к которой в качестве украшения была привязана ракушка.

– Если ты устала, моя дорогая, и если ты думаешь, что лучше бы тебе не подниматься сегодня в горы, только скажи! Мы можем переночевать на постоялом дворе, а твоих родственников навестим в другой раз.

– Любовь моя, я с легкостью пройду несколько лишних километров. Мне не терпится повидать маленького Бруно, подопечного тетушки Албани! Ему восемь месяцев, и он наверняка уже научился садиться и кушать кашу!

Анжелина накинула на плечи большой черный платок. На ней был корсаж из коричневой саржи и юбка из той же ткани, но и эта темная, скромная одежда, казалось, только подчеркивала природную красоту молодой женщины.

– А я и забыл эту печальную историю, – признался смущенный Луиджи. – Это случилось в начале октября, когда мы рассказали твоему дядюшке о нашей помолвке…

– Да, именно тогда. Но как же ты мог забыть?

– Скажем так: я об этом больше не думал.

– А я до сих пор недоумеваю, что пошло не так, почему бедняжка Коралия умерла…

Анжелина снова пережила ужас, охвативший ее, когда она узнала, что Коралия, соседка дядюшки Жана, родила мальчика и через несколько минут скончалась. С позволения отца ребенка, Ива Жаке, тетушка Албани стала опекать новорожденного.

– Энджи, дай мне руку, и мы пойдем вместе, как шли эти четыре месяца. Мы были так счастливы наедине друг с другом, минута за минутой, час за часом! Только ты и я – ночью и днем, на горных тропах, в испанском Ронсесвальесе, под бескрайним небом Галиции! Для меня, вечного странника, одинокого бродяги, быть рядом с тобой в горах и в долинах – о, какое это блаженство!

Эти речи взволновали молодую женщину. В голосе супруга она уловила нотку грусти.

– Да, мы были очень счастливы, Луиджи! Это путешествие подарило мне много приятных минут, но, скажу честно, я очень соскучилась по сыну, по нашей Розетте и всем, кого я люблю, несмотря на то что тебя я люблю очень сильно, люблю всей душой! Теперь я лучше понимаю, как ты жил раньше, когда странствовал и зарабатывал себе на пропитание игрой на скрипке.

Он задумчиво кивнул.

– Может, временами ты тоскуешь о потерянной свободе? – спросила она игриво.

– Вовсе нет! – возразил он. – Чего мне по-настоящему хочется, так это оказаться поскорее в деревне и почитать стихи, усевшись поближе к очагу.

Анжелина засмеялась и поцеловала его в губы. Каменистая узкая дорога уходила вниз. За ближайшим поворотом показался зеленый луг. У дороги настороженно застыла дикая козочка. В следующее мгновение она издала странный звук, похожий на лай собаки, и убежала.

– Мы ее напугали, – с улыбкой заметил Луиджи.

Не успела козочка скрыться из виду, как послышался протяжный и громкий колокольный звон.

– Это церковный колокол в Бьере, – сказала Анжелина. – Похоронный звон… Слушай… Нет, я не ошиблась! Значит, кто-то умер… Скорее, Луиджи, нам надо поторопиться! Что, если это мой дядюшка или тетя?

– Анжелина, в деревне полно людей, почему что-то должно было случиться именно с ними?

– Я не знаю, но мне страшно, и я ничего не могу с собой поделать! У меня дурное предчувствие…

Она ускорила шаг и была готова была бежать, если нужно, увлекая за собой Луиджи, которого держала за руку. Скоро остался позади мост через речку Арак, с которого уже можно было разглядеть массивное здание церкви. Колокол умолк, но на площади, вокруг огромной, величественного вида липы, еще толпились одетые в черное люди.

– Вон мой дядюшка с ребенком на руках! Господи, только бы это не были похороны тетушки Албани! – взмолилась Анжелина, осеняя себя крестным знамением.

– Не тревожься, я вижу тетушку Албани! Она как раз выходит из церкви.

Наконец молодая супружеская чета оказалась у церкви. Жители деревни оживленно переговаривались, в основном на местном наречии. Рыжая макушка рослого Жана Бонзона возвышалась над толпой. Анжелина не сводила с нее глаз, пока спешила к дяде.

– Ты ли это, моя племянница? – воскликнул Жан. – Какими судьбами? А, вот и твой муженек-скрипач!

– Здравствуйте, мсье! – громко поприветствовал его Луиджи. Он был искренне рад снова увидеться с горцем.

Пятидесятилетний Жан Бонзон, несмотря на грубоватые манеры, был человеком очень умным, начитанным, с широким кругозором. Обычно таких манит город с его широким полем деятельности и возможностью построить карьеру в политике, однако Жан предпочел всему этому жизнь пастуха в уединенном домике на склоне горы и общество горстки односельчан.

– Если я правильно понял, вы возвращаетесь из паломничества. Ханжество чистой воды!

Анжелина пропустила ироническое замечание дядюшки мимо ушей. Она во все глаза смотрела на ребенка у него на руках.

– Как Бруно вырос! Овечье молоко пошло ему на пользу! – воскликнула она, любуясь толстощеким младенцем. – Ему чуть больше семи месяцев, я правильно помню? Тетушка Албани попросила тебя за ним присмотреть?

– Так и есть! Она остановилась переговорить с одной неприятной семейкой. К вашему сведению, дорогая племянница, мы хороним Ива Жаке, отца маленького Бруно. Отойдем-ка в сторонку.

И горец широким шагом направился к переулку, в который выходила задняя дверь местной таверны. Анжелина и Луиджи последовали за ним.

– Как случилось, что Ив умер? – тихо спросила расстроенная этой новостью Анжелина.

Прежде чем ответить, Жан Бонзон передал ребенка Луиджи. Тот неуклюже принял маленького Бруно, но возражать не стал.

– Ив вернулся в деревню в апреле после долгой отлучки. Погода была плохая, у нас в Ансену еще лежал снег. Албани приглашала соседа к нам обедать и ужинать каждый день и всегда предлагала ему хотя бы подержать сына на руках. Но Ив отказывался, ничего не объясняя. По правде говоря, на него жалко было смотреть. За душой ни гроша, и целыми днями сидит один в своем доме… Я за ним присматривал, но в итоге все равно не усмотрел. Четыре дня назад я нашел его повесившимся в сарае, и он был еще жив. С трудом мне удалось его снять, и он умер на земле, а я держал его голову на своих коленях. Кюре я сказал, что это был несчастный случай. Может, он и не поверил, но спорить не стал. Что такого дурного сделал Ив в своей жизни, чтобы не заслужить отпевания и могилы на кладбище? Правда в том, что после смерти жены ему не хотелось жить. У него не было сил жить…