Волшебный дневник - Ахерн Сесилия

Я понятия не имела, чего ждать, и уж точно не ожидала увидеть то, что увидела. Пение доносилось до меня с другого конца сада, и там стояла женщина, смотревшая на меня так, словно я прилетела с другой планеты. На ней было нечто вроде скафандра, голова повязана черной вуалью, на руках резиновые перчатки и на ногах невысокие резиновые сапожки. Она смотрела на меня так, будто только что вышла из космического корабля на территорию, зараженную после взрыва атомной бомбы.

Неловко улыбнувшись, я помахала ей свободной рукой:

— Здравствуйте. Я пришла с миром.

Женщина стояла неподвижно, как статуя, и пристально смотрела на меня. Мне стало немного не по себе, и, как обычно в таких случаях, я выпалила:

— Какого черта вы на меня так смотрите?

Не знаю, как она восприняла мою грубость, поскольку на ней был шлем Дарта Вейдера [33]. Еще немного помедлив, пока я ждала, что она назовет меня Лукой и скажет, мол, она мой отец, она весело произнесла, словно очнувшись от транса:

— Что ж, я знала, что у меня маленькая гостья. Она сняла головной убор и оказалась намного старше, чем я ожидала, лет семидесяти с хвостиком.

Когда женщина направилась ко мне, я была почти уверена, что закон гравитации ее не касается. На лице у нее я заметила много, даже очень много, морщин, и кожа висела так, словно ее плоть истаивала с течением времени. Но голубые глаза сверкали, как Эгейское море, напомнив мне о том дне на папиной яхте, когда я смотрела вниз и видела песчаное дно и сотни разноцветных рыбок. А вот ей смотреть ни на что не надо было, потому что в ее ясном взоре отражался весь свет солнечного дня. Она сняла перчатку и протянула мне руку.

— Я сестра Игнатиус, — с улыбкой произнесла женщина, не встряхивая мою руку, но беря ее в обе свои руки. Несмотря на жару и тяжелые перчатки, ее руки оказались сухими и прохладными, как мрамор.

— Вы монахиня, — выпалила я.

— Да, — рассмеялась она. — Я монахиня. И была там, когда это случилось.

Наступила моя очередь рассмеяться, так как некоторые тайны обрели смысл. Шкаф, уставленный банками с медом, дюжины ящиков в обнесенном стеной саду, странный наряд старой женщины.

— Вы знакомы с моей тетей.

— Ну…

Я не понимала, как нужно отнестись к такому ответу. Она не выказала удивления и ни о чем не спросила меня, но все еще не выпускала мою руку. Мне тоже не хотелось шевелить рукой, все-таки ее держала монахиня, и я нервничала, потом заговорила вновь:

— Мою тетю зовут Розалин, а дядю Артуром. Он здесь садовником. А живут они в доме у ворот. Теперь мы тоже живем с ними… с недавних пор.

— Мы?

— Я и мама.

— А…

Она так высоко подняла брови, что они стали похожи на гусениц, которые вот-вот превратятся в бабочек и улетят.

— Разве Розалин не сказала вам?

Я была и обижена, и в то же время благодарна Розалин за то, что она берегла наш покой. По крайней мере, здешнее захолустье не перемывало нам кости.

— Нет, — ответила сестра Игнатиус. — Нет, — повторила она, не улыбнувшись и словно положив конец разговору.

Кажется, ей было неприятно, и я бросилась на защиту Розалин, попытавшись сохранить их дружбу или недружбу.

— Уверена, она берегла наш покой, давала нам время, чтобы… чтобы справиться… прежде чем она всем расскажет.

— Справиться с чем?..

— С переездом сюда, — с запинкой произнесла я.

Наверное, нехорошо лгать монахине? Но я не совсем лгала… Короче говоря, я запаниковала. И вся покрылась липким потом. Сестра Игнатиус что-то говорила, она открывала и закрывала рот, но я не слышала ни слова. Я думала о том, что солгала ей, что нарушила десять заповедей, что меня ждет ад, но и не только об этом, еще о том, как было бы здорово обо всем рассказать ей. Она же монахиня, и мне необходимо сделать попытку и поверить ей.

— У меня умер папа, — выпалила я, остановив поток приятных слов, которые сестра Игнатиус, по-видимому, произносила. Я услышала, как дрогнул мой голос, когда я произносила эту фразу, и сразу же, словно ниоткуда, как это случилось раньше с Кабаистом, слезы ручьями побежали по моим щекам.

— Ох, детка, — сказала сестра Игнатиус, принимая меня в свои объятия.

Нас разделяла книга, когда я прижималась к этой женщине, которую совершенно не знала, но она была монахиней, и я положила голову ей на плечо и не убирала, пока рыдала во весь голос, а она гладила меня по спине и тихонько покачивала. Я совершенно искренне лепетала: «Почему он это сделал? Почему-у-у-у?..» — когда пчела, ударившись о мое лицо, уселась прямо мне на губу. Тогда я закричала и вырвалась из рук сестры Игнатиус.

— Пчела! — взвизгнула я и замахала руками, чтобы отогнать ее. — О Господи, заберите ее!

Сестра Игнатиус внимательно смотрела на меня своими сверкающими глазами.

— Боже мой, сестра Игнатиус, пожалуйста, избавьте меня от пчелы. Фу! Фу! — Я беспрерывно махала руками. — Вас она послушается. Это же ваши чертовы пчелы.

Сестра Игнатиус погрозила пальцем и прокричала низким голосом:

— Себастьян! Нет!

Я перестала махать руками и в изумлении уставилась на нее. Слез словно и не было.

— Вы шутите! Как можно различать пчел по именам?

— Ну, вон там на розе сидит Джемайма, а на герани — Бенджамин, — оживленно проговорила она, и глаза у нее не переставали сверкать.

— Не может быть, — сказала я и провела ладонью по лицу, смущенная своим ором. — Похоже, у меня проблемы с психикой.

— Да нет, конечно же я не всерьез, — засмеялась она таким замечательным, чистым, детским смехом, что я не могла не улыбнуться.

И в эту минуту я поняла, что люблю сестру Игнатиус.

— Меня зовут Тамара.

— Да, — произнесла она, не сводя с меня изучающего взгляда, словно это не стало для нее новостью.

Я опять улыбнулась. У нее было такое лицо, что мне все время хотелось улыбаться.

— А вам можно разговаривать? Разве вы не должны молчать? — Я огляделась. — Не бойтесь, я никому не скажу.

— Многие сестры были бы тебе благодарны, — фыркнула она, — но мне разрешено говорить. Я не давала обета молчания.

— А… И другие монахини презирают вас за это?

Она опять засмеялась чисто, ясно, словно запела.

— Значит, вы давно не видели людей? Это против правил? Не бойтесь, я не скажу. Хотя Обама нынче президент США, — пошутила я. Она не ответила, и моя улыбка погасла. — Черт. Неужели вы этого не знаете? Ничего не знаете о «внешнем мире»? Похоже, быть монахиней все равно что быть во власти Большого брата [34].

Сестра Игнатиус словно вышла из транса и засмеялась опять, отчего лицо у нее стало совсем младенческим, вроде как это было с Бенджамином Батоном [35].

— Ты странная девочка, — с улыбкой произнесла она, и я очень постаралась не обидеться.

— Что это ты принесла с собой? — спросила сестра Игнатиус, глядя на книгу, которую я все еще прижимала к груди.

— А, это. — Я перестала прижимать ее к себе. — Я нашла ее вчера в… Ой, наверное, я задолжала вам книгу?

— Не глупи.

— Нет, правда. Маркус, ну тот, который работает в передвижной библиотеке, приехал позавчера. Он искал вас, а я не знала, кто вы такая.

— И поэтому ты должна мне книгу, — проговорила она, сверкнув глазами. — Дай посмотреть, чья это книга?

— Не знаю, кто ее написал. Но это не Библия и не святые тексты, поэтому она вряд ли вам понравится. — Мне совсем не хотелось отдавать книгу. — Возможно, в ней порнографические картинки, ругательства, гомосексуалисты, разведенные жены и мужья.

Глядя на меня, она поджала губы, стараясь не рассмеяться.

— Я не могу ее открыть, — пояснила я, отдавая ей книгу. — Она заперта на замок.

— Что ж, давай посмотрим. Идем со мной.

И она направилась к одному из входов в сад, аккуратно держа в руках книгу.

— Куда вы идете? — спросила я, едва поспевая за ней.