Ангелочек. Дыхание утренней зари - Дюпюи Мари-Бернадетт

– Мсье, если вы желаете, чтобы мои сыновья приняли участие в трапезе, пошлите заодно и за Гильемом. Не болезнь удерживает его в беседке, о нет! Своим поведением он выражает нашим гостям неуважение, но вы на него за это нисколько не сердитесь!

Вздернув подбородок и уперев руку в изящно изогнутое бедро, она ждала ответа. Альфреду Пенсону, стоящему неподалеку, она показалась в этот момент особенно соблазнительной. Его затуманенный влюбленностью взор не замечал ни надменно искривленных пухлых губ Леоноры, ни наморщенного носа, слишком большого для ее лица, ни неприятного выражения маленьких ярко-голубых глаз под тяжелыми веками. Мысли уже перенесли его в завтрашнее утро, когда она, нагая, теплая и нежная, будет лежать под ним и упиваться его поцелуями.

– Гильем не ребенок, насколько мне известно, – последовал ответ Оноре Лезажа. – И если бы я был прикован к креслу на колесах, я бы поступал, как он, то есть не выставлял бы себя на обозрение здоровым людям!

Он порывисто встал и, рассерженный, направился к дому. Леонора едва заметно улыбнулась.

– Мне очень жаль, что вам пришлось стать свидетелями семейной сцены, мои дорогие друзья, но зато нам достанется больше торта!

Кузен Клеманс, который с некоторых пор торговал фарфором в Лондоне, не оценил ее шутки, а его супруга Эмили, ирландка по происхождению, покраснела и опустила голову. И только одна пара сочла возможным засмеяться – секретарь суда и его невеста. Однако от прежней веселости не осталось и следа, поэтому прием закончился раньше, чем ожидалось.

– Идем в мою спальню, Николь! – приказала Леонора, как только коляски гостей выехали за ворота имения, включая и кабриолет судьи, в который была запряжена большая серая лошадь.

Прошло полчаса, но они все еще оживленно обсуждали произошедшее в беседке, обуреваемые ненавистью к Анжелине.

– Мой муж просто боготворит эту простолюдинку! Он и словом о ней не обмолвился, пока мы не поженились, и вот теперь, когда мне пришлось претерпеть от этой чертовой повитухи столько унижений, выясняется, что он ее еще и обрюхатил!

– Вспомните, когда вы приехали сюда, в Сен-Лизье, мсье стал поднимать на вас руку. Когда вы мне признались в этом, у меня чуть сердце от жалости не разорвалось! Бить женщину!

– Я рада, что завела любовника. Альфред, по крайней мере, нежен со мной и относится ко мне очень бережно. А Гильем – он просто грубиян, мерзкое животное! Господь лишил его ног в наказание!

– Вспомните, мадам, как все было. Рассказывают, что он бежал по улице за этой повитухой и угодил под ноги лошадей, что тянули дилижанс. Если бы не она, ничего бы не случилось!

– Я все помню, Николь. Анжелина Лубе всюду сеет несчастья. Я должна отомстить за себя, слышишь? И мстить я буду только ей. Знаешь почему? Если будет плохо ей, это заставит страдать и моего мужа. Так что я убью сразу двух зайцев!

Леонора смахнула слезы ярости. О, как она жалела, что вышла замуж за Гильема Лезажа, поддавшись на уговоры матери и отца! Их первая встреча состоялась в Тулузе, на светском балу.

– Если бы только мы остались на моем родном острове! – проговорила она со вздохом. – Там я была счастлива! Благословенные месяцы встреч после помолвки, брачная ночь… Когда я объявила, что беременна, со мной носились, как с принцессой, даже сам Гильем. Он был так горд… А видела бы ты его в тот вечер, когда родился Бастьен! Господи, как же я любила его в те времена… И он тоже меня любил. А потом он захотел вернуться во Францию.

Николь кивала, выслушивая ее признания. Печальная судьба госпожи пробуждала в ее сердце участие. Повитуха Лубе должна поплатиться за все, это будет только справедливо! Хотя, если подумать, ей самой Анжелина не причинила никакого вреда, не считая того, что была слишком красива и, в отличие от Николь, обладала редкостным очарованием.

– Что же предпринять? – процедила Леонора сквозь зубы. – Для начала я дам Гильему понять, что знаю о ребенке, и, если он приведет его сюда, пусть пеняет на себя. Этот бастард и близко не подойдет к моим детям! Да, я все расскажу свекру, он придет в ярость и…

– У меня есть хорошая идея, мадам, – перебила ее Николь. – Раньше я не осмеливалась никому рассказать, но я кое-что знаю!

– Что именно?

– Прошлой осенью я зашла в собор поставить за упокой отца свечку и помолиться. Проходя мимо исповедальни, я услышала женский голос. Женщина говорила громко, и я стала слушать, хотя, конечно, знаю, что это нехорошо. И представьте, эта женщина призналась, что помогла своей служанке выкинуть нерожденное дитя! Потом я вышла на паперть и стала ждать, потому что кюре несколько раз произнес имя «Анжелина», а мне не раз доводилось слышать это имя из господских уст. Я догадалась, что речь идет о повитухе Лубе, к которой возили вашего маленького Эжена. Нечего удивляться, что отец Ансельм отправил ее в паломничество. Нужно выдать ее властям, мадам!

– Речь шла об аборте? Ты уверена?

– Я слышала все своими ушами, мадам!

– И ты никому не рассказала? Николь, с твоей стороны это большая оплошность. Если бы я узнала сразу, я бы смогла упрятать ее за решетку. Глупая твоя голова!

Молодая служанка понурилась. Госпожа смотрела на нее с презрением и злостью.

– Я не осмелилась вам признаться, потому что и мне тоже пришлось через это пройти. Вы мне давали монетку-другую, чтобы я с ним спала, и скоро я поняла, что понесла. И тогда я заплатила одной женщине, чтобы она избавила меня от ребенка. Я испугалась, что вы меня выгоните, если узнаете. Это было ужасно! Как у меня болел живот!

– А мой муж знает?

– Нет, мадам. Разве мужчинам про такое рассказывают? Да он больше и не хотел меня – из-за этой Лубе, которая к нему сегодня приходила.

Леонора уловила нотку зависти в голосе своей служанки. Неужели Николь тешила себя надеждой, что станет повелительницей Гильема со всеми привилегиями, которые мог дать ей этот статус?

– Завтра я спрошу у Альфреда, чем грозит повитухе практика абортов, – объявила она. – А пока будем хранить наше оружие в тайне. И потом, стоит ли признаваться мужу, что я знаю о существовании его бастарда? Я найду себе более приятное занятие. И ты, милая моя Николь, мне поможешь! Согласна?

– Да, мадам, я что угодно для вас сделаю!

– Рада это слышать.

И Леонора самодовольно улыбнулась. У нее в руках отныне было оружие, которое грозило уничтожить красавицу повитуху с глазами цвета фиалки.

В доме на улице Мобек, вечером того же дня

Анжелина сидела у очага, держа Анри на коленях. Она любовалась профилем сына, время от времени касаясь губами его волос. Луиджи, который пообещал матери прийти вечером, не находил в себе сил ее оставить. На обратном пути они с Анжелиной поссорились: жена горько упрекала его за то, что он без колебаний согласился предоставить Гильему возможность поближе узнать сына.

– Луиджи, едва он закончил, ты сразу же сказал, что согласен! Как ты мог? – Анжелина выразила свое негодование, как только лошадка направилась к городу. – Ты внезапно проникся к нему симпатией или надеешься таким образом разлучить меня с моим малышом?

– Я пожалел его, Анжелина, пожалел от всей души, – ответил на это бывший бродяга. – Гильем – несчастный человек, это видно по нему. Если бы я знал, что обречен до конца моих дней передвигаться в кресле с колесиками, думаю, я бы не стал с этим мириться. Я бы повесился на первой же потолочной балке. Разве можно отказать ему в радости видеться с собственным ребенком?

То, что Анжелина назвала про себя мужской солидарностью, злило ее все больше и больше, поэтому она ответила так:

– Гильем может изредка видеться с мальчиком, наблюдать, как он растет, – это его право. Но я сделаю все, чтобы ноги Анри не было в его доме, в этом гадючьем гнезде! Я всегда знала: чем дальше мой сын от Лезажей, тем лучше. Вот увидишь, Гильем, несмотря на свой недуг, который, разумеется, вызывает сочувствие, от своих планов не откажется. И со временем потребует большего.