Жан-Жак Руссо - Новая Элоиза, или Письма двух любовников
Вот верная картина моей жизни, и искреннее повествование всего, что происходило в моем сердце. Я тебя люблю всегда, не сомневайся. Чувство, которое привязывает меня к тебе, еще так нежно и так живо, что оно, может быть, тревожило бы другую: но я испытала прежде гораздо живейшее, то не могу уже опасаться. Я чувствую, что оно переменилось, и, по крайней мере, в сем случае прошедшие мои проступки утверждают настоящую мою безопасность. Я знаю, что строгая благопристойность и тщеславная добродетель требуют еще более, и не будут довольны, что ты совершенно забыт не будешь. Но я надеюсь иметь вернее правило, и ему следую. Я внимаю втайне совести моей, которая меня ничем не укоряет; а она никогда не обманет души советующейся с нею искренно. Если сего не довольно для оправдания моего пред светом, то довольно для собственного моего спокойствия. Как произошла сия счастливая перемена? Я не знаю. Я только знаю то, что усердно ее желала. Сам Бог сделал все прочее. Я думала, что единожды развращенная дута, навсегда такова остается, и не возвращается уже к добру сама собою, разве какая скоропостижная превратность в счастье и состоянии вдруг переменит отношения, и сильным движением поможет исправиться. В сем общем потрясении, где все привычки разрушены и все страсти укрощены, мы принимаем иногда опять первобытное наше свойство, и становимся как новые существа, только что вышедшие из рук природы. Тогда, воспоминание о прошедшем унижении может предохранить от вторичного падения. Те, которые были вчера презренны и слабы, ныне стали сильны и великодушны. Рассматривая себя так близко в двух столь различных состояниях, чувствуют лучше цену того, в которое входят, и становятся попечительнее в нем утвердиться. Мое замужество заставило меня испытать нечто подобное тому, что я изъяснить тебе стараюсь. Сии узы, столь ужасные, избавляют меня еще от ужаснейшего рабства, и супруг мой становится мне любезнее за возвращение меня самой себе.
Мы были с тобой так соединены, что никакая перемена нашего союза не должна его разрушить. Если ты теряешь нежную любовницу, то находишь верного друга; и чтоб мы ни говорили во время наших мечтаний, однако я сомневаюсь, чтоб сия перемена была тебе не выгодна. Воспользуйся теме же, я прошу тебя, чтоб сделаться лучше и благоразумнее, и очистить Христианскими нравами философские наставления. Я не буду никогда счастлива, если ты счастлив не будешь; и я чувствую теперь еще более, нежели прежде, что нет никакого благополучия без добродетели. Если ты прямо меня любишь, дай мне сладкое утешение видеть, что наши сердца не меньше согласны в возвращении своем к добру, как они были согласны в своем заблуждении.
Я думаю, что не нужно защищать сие длинное письмо. Если б ты был мне меньше дорог, оно бы короче было. Прежде окончания его, остается мне просить у тебя одной милости. Мучительная тягость лежит у меня на сердце. Прошедшее мое поведение неизвестно Г. Вольмару; но чистосердечное открытие составляет часть верности, коею я ему обязана. Стократно бы уже я во всем призналась, когда б не ты один меня удерживал. Хотя благоразумие и умеренность Г. Вольмара мне известны, однако упоминая о тебе, я тебя открою, чего я никогда не захочу сделать без твоего согласия. Не противно ли тебе, что я о том спрашиваю? И не лишнее ли я о тебе или о себе думаю, ласкаясь получить твое согласие? Подумай, однако ж, что и молчание не может быть безвинно, что оно будет мне становиться всякой день тягостнее, и что до получения от тебя ответа, я не буду иметь покойного мгновения.
Письмо XIX
ОТВЕТ
И ты можешь быть не моя Юлия? Ах! не говори сего, достойная и почтенная женщина. Ты моя более, нежели была прежде; ты достойна приношений от всей вселенной; ты та, которую я обожал, начиная быть чувствителен к совершенствам красоты. Ты та, которую я не престану обожать, даже после моей смерти, если останется еще в душе моей некоторое воспоминание небесных прелестей, кои восхищали ее в жизни. Сие усилие мужества, которое возвращает тебя ко всем твоим добродетелям, делает тебя тем больше подобною самой себе. Нет, нет, какую бы казнь не ощущал я, то чувствуя и говоря, никогда ты не была столько моя Юлия, как в ту минуту, когда от меня отрицаешься, увы! тебя лишаясь, я нахожу тебя. Но я, которого сердце трепещет от единого намерения тебе последовать, я мучимый порочною страстью, которой не могу ни сносить, ни победить, то ли я, чем быть думал? Был ли я достоин тебе нравиться? Какое право я имел тревожить тебя моими жалобами и отчаянием? Должно ли было мне осмелишься о тебе вздыхать! Ах! что был я, чтоб мне тебя любить?
Безрассудный! или еще не довольно испытал я унижений не искав новых! К чему считать несходства, которые любовь уничтожала? Она меня возвышала, она сравнивала меня с торбою, ее пламень подкреплял меня; наши сердца были соединены, все чувствия их были нам общи, и мои разделяли величество твоих. Но теперь я опять упал во всю мою низость! Сладкая надежда, которая питала мою душу и меня столь долго обольщала, уже ты погасла невозвратно? Она не будет никогда моею? Я ее теряю навсегда? Она делает благополучие другого?.. О бешенство! о адское мучение!.. Неверная! Ах! Должна ль ты была когда… прости мне, прости, сжалься над моим исступлением. О Боже! справедливо сказала ты, что ее нет больше… ее нет, сей нежной Юлии, которой я мог открывать все движения моего сердца! Я был несчастлив, и мог жаловаться!.. Она могла меня внимать… Я был несчастлив… что же я теперь?.. Нет, я не заставлю тебя стыдиться ни себя, ни меня. Уже совершилось то; должно отказаться друг от друга, – должно нам расстаться. Сама добродетель произнесла приговор; рука твоя его начертала. Забудем… забудь меня, по крайней мере. Я на то решился, я клянусь; я о себе больше говорить тебе не буду.
Смею ль я хотя о тебе говорить еще се тобою, и сохранить единое участие, какое остается мне на земли, и состоит в твоем благополучии? Изъясняя состояние души своей, ты мне ничего не сказала о своей участи. Ах! в воздаяние жертвы, которую ты должна почувствовать, удостой извлечь меня из сего несносного сомнения. Юлия! Счастлива ль ты? Если ты счастлива, то дай мне в отчаянии моем сие единое утешение, к которому я способен: буде же нет, то из жалости удостой мне о том сказать, я не так долго несчастлив буду.
Чем более рассуждаю я о признании, о котором ты думаешь, тем меньше могу на него согласиться, и та же причина, которая всегда отнимала у меня смелость тебе отказывать, должна сделать меня в сем случае неупросимым. Причина к тому есть чрезвычайной важности, и я убеждаю тебя рассмотреть точно мое о том мнение. Во-первых, мне кажется, что чрезмерная твоя нежность в рассуждении сего приводит тебя в заблуждение; и я не знаю, на каком основании самая строгая добродетель может требовать подобного признания. Никакое обязательство в свете не может иметь возвратного действа. Нельзя обязаться за прошедшее, ни обещать того, чего нет больше возможности исполнить. Почему должны мы отчетом тому, с кем вступаем в обязательство, в прежнем употреблении своей свободы и верности, которая еще не была ему обещана? Не обманывайся в том, Юлия: не супругу, а другу своему ты изменила. Прежде тиранства отца твоего, Небо и природа нас соединили. Заключив новые узы, ты сделала преступление, которого ни любовь, ни честь, может быть, не простят никогда; и так мне одному принадлежит взыскивать добро, которое Г. Вольмар у меня похитил.
Ежели есть случаи, где должность может требовать подобного признания, то тогда только, когда опасность вторичного падения принуждает благоразумную женщину взять предосторожности для своей защиты. Но письмо твое показало мне более, нежели ты думаешь, точные твои мнения. Читая его, чувствовал я в моем сердце, сколько твое готово было возненавидеть, в самых недрах любви, преступное обязательство, которого ужасе отнимала у нас разлука.
Из чего следует, что должность и честность не требуют сего признания, а благоразумие и рассудок его запрещают; ибо сие будет без нужды подвергать опасности то, что есть драгоценнейшего в браке, привязанность супруга, взаимную доверенность, спокойствие дому. Довольно ли ты размышляла о таком поступке? Знаешь ли ты столько своего мужа, чтоб удостовериться, какое действо он над, ним произведет? Знаешь ли, сколько есть таких мужчин, которым не больше сего надобно к получению неукротимой ревности, непреодолимого презрения, и, может быть, к покушению на жизнь жены своей? Должно для сего тонкого исследования смотреть на времена, места, нравы. В земле, где я живу, подобные открытия делаются без всякой опасности; и те, которые так мало уважают супружескую верность, не такие люди, чтоб ставить за велико проступки, предшествовавшие обязательству. Не говоря о причинах, кои делают иногда сии признания необходимыми, и которые для тебя не имеют места, я знаю не очень почтенных женщин, которые сделали себе с небольшою отважностью достоинство из сего чистосердечия, может быть для того, чтоб получить за сию цену доверенность, коею бы могли они в нужде обманывать. Но в местах, где святость брака больше чтится, в местах, где сей священной узел составляет союз твердой, и где мужья имеют ненарушимую привязанность к женам своим, они требуют от них строжайшего отчета; они хотят, чтоб сердца их питали к ним только одним нежное чувство, присваивая себе право, какого иметь не могут, они требуют, чтоб женщины были для них одних прежде, нежели им принадлежали, и не прощают также злоупотреблений вольности? как настоящую неверность.
