Линдси Келк - Я люблю Лондон
– Без ума от меня? – Мать потрясла головой. – Вообще?
Я с улыбкой собрала волосы назад, стянула резинку с запястья и высоко закрепила хвост.
– Вообще.
– Ты подрезала волосы. – Мать взяла у отца кружку крутого кипятка и поднесла к губам. Асбестовый рот, как она всегда хвасталась. – Они стали светлее?
– А мне кажется, они сейчас как раз отросли, – нахмурилась я, пропустив волосы между пальцев. – Да, я осветлилась. Хочу прилично выглядеть на презентации… и на твоем юбилее.
– Пора, пожалуй, поговорить об этой презентации, – сказала мать. – Мы ведь точно не знаем, чем ты занимаешься.
Наконец-то тема, где я не могу сплоховать.
– Я занимаюсь новым журналом, – начала я. – Концепция, предложенная мной и моей коллегой Делией, настолько понравилась издателю, что он настоял на одновременном выпуске журнала сразу в Нью-Йорке и в Лондоне.
– Хм. – Мать смотрела в окно.
Не та реакция, которой я ожидала.
– Довольно рискованно, – изрекла она. – Тебе не приходило в голову, что когда ты выйдешь замуж за музыканта, тебе придется забросить шалости и найти нормальную работу?
Однако! Ничего себе!
– Хотя бы у одного из вас должен быть стабильный заработок.
У меня не было слов. У меня ничего не было.
– Значит, мои волосы тебе не нравятся? – спросила я. – Слишком заметная перемена?
Едва сказав это, я поняла, что сделала ошибку. Слово «перемена» в этом доме считалось одним из самых грязных в английском языке.
– Они короче, чем когда я видела тебя в последний раз, – нехотя ответила мать. – К тому же я думала, тебе в жизни хватает перемен, чтобы заморачиваться еще и с волосами.
– А по-моему, прелестно, – сказал папа, ставя передо мной мою сувенирную кружку, которая прилагалась к шоколадному пасхальному яйцу пятнадцать лет назад. – В стиле девушек из «Секса в большом городе».
– Спасибо, папа.
Я осторожно сделала глоток и ощутила, как внутри все расслабляется. Луиза присылала мне в Нью-Йорк тонны чайных пакетиков, поэтому не знаю, что могло оказаться особым ингредиентом – кружка, местная вода или то, что я сижу на маминой кухне, разговаривая с родителями, но это оказалась лучшая чашка чая за два года.
– Допивай быстрее, не целый же день рассиживаться, – приказала мать и, запрокинув голову, залпом выпила свой обжигающий чай, совсем как Дженни мартини за пять минут до конца времени скидок[12]. – Тебе надо в туалет, или я пойду?
– А почему у нас не целый день? – не поняла я. Что происходит? Когда я дождусь красивого, трогательного воссоединения семьи? Где пирожные? Мне казалось, я могу рассчитывать хотя бы на «КитКат». Как минимум. – Почему я должна идти в туалет?
– Сегодня же суббота! – Мать вскочила, посмотрев на меня, как на сумасшедшую. – Только потому, что ты прилетела, земля не остановится. Ты пойдешь лежать или отправишься с нами?
Каждая частичка моего тела высказывалась за «полежать». Весь опыт, приобретенный за двадцать восемь лет жизни, говорил пойти наверх и поспать. Поэтому, как вы сами понимаете, я подхватила свою сумку, подождала, когда мать выйдет из туалета, и пошла за ней к дверям.
* * *– А я и говорю Дженет – я не отрицаю тот факт, что вы здесь с полдесятого, – говорила мать, придирчиво изучив два кабачка цукини и положив более крупный из них в пакет. – Я просто говорю, что я заканчиваю в три, и у меня есть чем заняться. Почему я должна задерживаться, если она хочет уйти пораньше?
– Конечно, не должна, дорогая, – подтвердил папа, передавая ей на одобрение пакет картошки «Король Эдвард». – Нам нужен лук?
– Возьми большую луковицу, – отозвалась она. – Может, я спагетти завтра сделаю для той американки.
Оказалось, что для матери идея трогательного семейного единения означала быструю совместную пробежку по «Уэйтроузу». В субботу днем.
– Мне надо молока, – сказала я и отошла от тележки. Сделать это без разрешения было форменной самоволкой – судя по виду матери, она была готова за волосы приволочь меня в трибунал.
– У меня есть молоко, – заявила она, потрясая списком. – Зачем тебе еще?
Крутя кольцо с изумрудом на пальце, я пожала плечами:
– Посмотрю, нет ли у них чего-нибудь без лактозы. У Алекса непереносимость лактозы.
Мать и отец замерли. Папа, по-моему, чуть не заплакал.
– Это не заразно, – успокоила я. – Просто ему трудно переваривать молоко.
Мать схватилась за сердце и заметно побледнела, а отец повесил голову, видимо, представив хилых внуков с непереносимостью лактозы, неспособных принять его блестящий пас и бьющих мимо мяча.
– Врач, которая делала мне колоноскопию, сказала, что у меня тоже есть небольшая непереносимость, – сказала я, ожидая реакции. Ее не последовало. Царило молчание. Взяв список из маминой руки, я пробежала его глазами и воткнула обратно между ее большим и указательным пальцами. – Так что мы отличная пара. Пойду возьму все для пасты.
– Энджел, – произнесла мать самым добрым, даже просительным голосом. – На самом деле ты же не делала колоноскопию?
«Иногда, – подумала я, – ложь бывает во спасение».
– Делала, мам, – отозвалась я. – Даже дважды.
А меня иногда лучше не задевать.
* * *Можно подумать, мало мне разницы во времени – колени просто подгибались, так еще и блуждание по «Уэйтроузу» в поисках консервированных томатов и спагетти отнимало последние силы. Единственное, что заставляло меня передвигать ноги, – соблазнительные «Мини-чеддерс», которые я себе пообещала. Я тащилась по проходам супермаркета, двигаясь словно по колено в патоке. Ноги гудели от усталости. Тележки, коляски и шестнадцатилетних подростков в зеленой форме, в корзинках у которых лежало по несколько готовых ланчей с фахитос «Старый Эль-Пасо», я огибала на автопилоте. Может, я все-таки не дома? Может, самолет разбился, и я оказалась в чистилище? Не знаю, как иначе объяснить свое ужасное настроение и тот факт, что здесь ничего не изменилось ни на йоту.
Здесь-то не изменилось, но я чувствовала себя на редкость паршиво. Остановившись у одного из морозильников, пораженная ценами на «Бен и Джерри», я поймала свое отражение в полированной металлической стенке. Трансатлантический перелет никого не красит. Даже совет Дженни не помог; иногда можно выпить хоть два литра воды (и всю ночь в самолете бегать в туалет) и сплошь намазаться бальзамом «Бьюти флэш», но все равно сойти с трапа с видом вернувшейся после двухнедельного отпуска с кладбищенским сторожем. Кожа выглядела ужасно, волосы казались сальными, а стойкая тушь с длительным эффектом в иных местах отсутствовала, а в других размазалась. Потому что производители косметики – лгуны. Почему бы просто не договориться, что похожие на синяки мазки серого и черного, въедающиеся в тонкие морщинки вокруг глаз, сексуальны? Что мы себе жизнь-то усложняем? Написать, что ли, об этом в «Глянце» как о тренде, обанкротив журнал еще до выхода первого номера?
– Энджел?
Только не это. Я безжалостно закусила пересохшую, обветренную губу и зажмурилась. Может, если не открывать глаза, голос исчезнет?
– Энджел, это… это ты?
Да как это могло случиться? Я в Англии менее трех часов, даже трусы еще не было возможности сменить, и тут происходит такое?! Выставив перед собой покупки в качестве последней защиты, я повернулась, про себя предлагая все, что угодно, всем существующим божествам, если они откроют в полу дыру, в которую я могла бы провалиться.
– И все-таки это ты! – Передо мной с улыбкой на лице стоял мой бывший жених Марк. – Вот это да!
Увы, пол не разверзся, так что проваливаться было некуда. Зато прямо по курсу возвышались пять футов десять дюймов лживой скотины! Он стоял и ухмылялся, как полный кретин, да еще тележку перед собой выставил, как будто собрался таранить меня! Стоп, почему у него есть оружие, а у меня нет? Я быстро оглянулась в поисках чего-нибудь смертельного. Ни дать ни взять – «Голодные игры» встретились с «Лучшим поваром Америки».
– Здорово! – бросила я. Из-за бушеля сырных закусок в руках я даже не могла пригладить волосы или подтереть размазавшуюся подводку. – Э-э…
– Хм… – Марк побарабанил пальцами по ручке тележки, отчего колесики заелозили по полу. – Как необычно тебя здесь встретить.
– Очень, – отозвалась я. Творилась жуткая несправедливость по любым меркам! Надо очень серьезно поговорить с тем, кто за это отвечает, почему сегодня с утра на меня валится такое невероятное дерьмо.
– Значит, ты не в Нью-Йорке?
Он всегда отличался талантом утверждать очевидное.
Как и все попавшееся мне сегодня в Англии, Марк ничуть не изменился. Волосы, как всегда, чуть длинноваты, джинсы привычно чуть великоваты, и жмется почти с таким же смущением, как в последний раз, когда я его видела. Впрочем, на этот раз его не обнимала ногами тощая блондинка, так что мне полагалось не сетовать, а радоваться.
