Женская месть - Робертс Нора

Фиби снова ощутила запах реки и свободы. Наконец она остановилась, чтобы передохнуть, – красивая, до смерти перепуганная женщина, прижимающая к себе ребенка. Ей достаточно было поднять руку, и у обочины затормозило такси.

– Аэропорт Орли, – с трудом вымолвила она, оглядываясь назад и заталкивая Адриенну в машину. – Пожалуйста, поторопитесь.

– Да, мадам. – Шофер сдвинул набок свою шапочку и нажал на акселератор.

– В чем дело, мама? Почему мы убежали из музея? Куда мы едем?

Фиби закрыла лицо руками. Она сожгла за собой все мосты.

– Доверься мне, Эдди. Пока я не могу тебе ничего объяснить.

Когда тело Фиби начало сотрясаться от дрожи, Адриенна приникла к матери. Так, тесно прижавшись друг к другу, они выехали из Парижа.

Когда девочка услышала рев самолетов, губы се задрожали:

– Мы возвращаемся в Якир?

Фиби порылась в кошельке и, не найдя мелких денег, заплатила шоферу двойную сумму за проезд. Она все еще ощущала отвратительный металлический привкус страха во рту. Теперь, если муж поймает ее, ей конец. Сначала убьет ее, а потом всю жизнь будет мстить Адриенне.

– Мы никогда больше не вернемся в Якир. Я увезу тебя в Америку, в Нью-Йорк. Поверь мне, Эдди, это все потому, что я люблю тебя. А теперь давай поторопимся.

Они вбежали в здание аэропорта. На минуту Фиби оторопела от сутолоки и шума. Она уже много лет нигде не бывала, никуда не ездила одна. Даже до своего брака Фиби путешествовала, окруженная агентами, секретарями, костюмерами. Ее охватила паника, и опомнилась она только тогда, когда почувствовала, как маленькие пальцы Адриенны сжимают ее руку.

Фиби заранее попросила Селесту заказать билеты, и они должны были ожидать их на конторке «Пан-Америкэн». Торопясь к терминалу, Фиби молила бога, чтобы Селеста выполнила ее просьбу. У конторки она вытащила паспорт из сумочки и с самой обворожительной из своих улыбок протянула его клерку.

– Добрый день. Для меня должны быть оставлены два оплаченных билета в Нью-Йорк.

Ее улыбка так ослепила клерка, что он заморгал глазами.

– Да, мадам.

Потрясенный встречей со знаменитой киноактрисой, молодой человек пробормотал:

– Я видел ваши картины, мадам. Они восхитительны.

– Благодарю вас. – Фиби почувствовала прилив отваги. Значит, ее не забыли. – Билеты в порядке?

– Прошу прощения? О, да, да.

Он поставил печать и что-то нацарапал на бумажке.

– Здесь написан номер вашего рейса. У вас еще есть сорок пять минут.

Ладони Фиби были липкими от пота, когда она протянула руку за билетами и опустила их в сумочку.

– Благодарю вас.

– Пожалуйста, подождите, – остановил ее клерк.

Она замерла на месте, вцепившись в руку Адриенны, и чуть было не бросилась бежать.

– Не дадите ли мне автограф?

Фиби прикрыла пальцами глаза, надавила на них и позволила себе рассмеяться коротким смешком.

– Конечно, с удовольствием. Как ваше имя?

– Меня зовут Анри, мадам. – Он протянул ей листок бумаги. – Я никогда вас не забуду.

Фиби расписалась, как всегда прежде, своим размашистым почерком с росчерками.

– Поверьте мне, Анри, я тоже никогда вас не забуду. – Она вернула ему бумажку с автографом и улыбнулась. – Пошли, Адриенна. Нам надо успеть на самолет. Благослови, боже, Селесту, – сказала она, когда они уже двинулись к проходу. – Она встретит нас в Нью-Йорке, Эдди. Она мой самый близкий друг.

– Как Дюжа?

– Да, как Дюжа для тебя. Она нам поможет.

Терминал больше не интересовал Адриенну. Она испугалась, потому что лицо матери было совершенно белым, а руки дрожали.

– Отец рассердится.

– Он не обидит тебя.

Фиби снова остановилась и положила руки на плечи дочери.

– Обещаю: что бы мне ни пришлось для этого сделать, тебе он не причинит вреда.

Потом, ощутив, что все напряжение последних дней и ночей отпустило ее, прижав руку к взбунтовавшемуся желудку, Фиби с дочкой бросилась в дамскую комнату. Там ее настиг сильным приступ рвоты.

– Мама, пожалуйста! – Адриенна в ужасе прижалась к матери, согнувшейся над унитазом. – Нам надо вернуться до того, как он узнает о нашем побеге. Скажем, что заблудились, потеряли друг друга. Он только немножко рассердится. Я скажу, что виновата я, что все случилось из-за меня.

– Не могу. – Фиби прислонилась к умывальнику, пережидая, пока приступ тошноты пройдет. – Нам нельзя к нему возвращаться. Он хочет разлучить нас, детка. Собирается послать тебя учиться в Германию.

Трясущимися руками Фиби достала носовой платок и отерла им свое влажное лицо.

– Я не дам ему разлучить нас и выдать тебя замуж за такого же человека, как он сам. Я не хочу, чтобы у тебя была такая же жизнь, как у меня в Якире. Я не выдержу. Это убьет меня.

Адриенна помогла матери подняться на ноги, они вышли из узкой, тесной кабинки и попали в новую жизнь.

Фиби была все еще очень бледна, когда они поднялись в самолет, застегнули пристяжные ремни и услышали рев моторов.

Потом она немного успокоилась, сердце ее перестало биться как бешеное. Но в голове у нее по-прежнему гудело, кислый вкус во рту не проходил, и Фиби прикрыла глаза.

– Мадам, могу я предложить вам и мадемуазель что-нибудь выпить после взлета?

– Да, – ответила Фиби, не открывая глаз. – Принесите девочке что-нибудь холодное и сладкое.

– А вам?

– Скотч, – сказала она невыразительным голосом, – двойной.

6

Селеста Майклз любила хорошую драму. Еще девочкой она решила стать актрисой, и не просто актрисой, а звездой. Она упросила родителей разрешить ей брать уроки драматического искусства. Она канючила, просила и дулась на них, пока они не капитулировали, считая, что это очередной этап развития ребенка и что со временем ее увлечение пройдет. Они продолжали пребывать в подобном заблуждении, даже когда возили Селесту на прослушивание, репетиции и спектакли в общественный театр. Эндрю Майклз, бухгалтер, смотрел на жизнь как на балансовую ведомость, включающую статьи доходов и расходов. Нэнси Майклз была хорошей домохозяйкой. Она получала удовольствие от приготовления затейливых десертов, предназначенных для благотворительных собраний прихожан ее церкви. Родители Селесты считали, даже когда театр начал диктовать им условия жизни, что их дочь со временем утратит свою страсть к гриму и аплодисментам.

В пятнадцать лет Селеста решила, что должна стать блондинкой, и перекрасила дарованные ей природой каштановые волосы в золотистый цвет, который стал теперь ее фирменным знаком – светлые волосы окружали ее головку сиянием. Увидев ее крашеные волосы, мать Селесты потеряла дар речи, а отец прочел ей нотацию. Однако Селеста осталась блондинкой. И добилась роли Мэрион в школьной постановке «Музыканта». Однажды Нэнси пожаловалась Эндрю, что ей было бы легче, если бы Селеста увлекалась мальчиками и тряпками, а не Шекспиром и Теннесси Уильямсом.

В тот самый день, когда Селеста получила свидетельство об окончании средней школы, она покинула свой уютный дом в пригороде одного из городков в штате Нью-Джерси, где провела детство, и отправилась на Манхэттен. Родители проводили дочь на поезд со смешанным чувством облегчения и тревоги.

Девушка ездила на прослушивания, продавала гамбургеры, для того чтобы собрать достаточно денег для оплаты своих уроков и квартиры на четвертом этаже без лифта. В двадцать лет Селеста вышла замуж – это были отношения, начавшиеся внезапно, как удар грома, а закончившиеся спустя год слезами и скандалами. К тому времени Селеста уже перестала оглядываться назад, на прошлое.

Десятью годами позже она стала уже признанной королевой театра, владеющей тремя премиями «Тони» [8]. Она приобрела пентхауз в небоскребе на Сентрал-Парк-Уэст. На серебряную свадьбу она подарила родителям «Линкольн», а они продолжали надеяться на то, что их дочь вернется в Нью-Джерси, когда одержимость лицедейством покинет ее, и осядет там, выйдя замуж за какого-нибудь славного прихожанина методистской церкви.