Венецианский бархат - Ловрик Мишель

А потом на плечо ему легла чья-то рука, и ровный, уверенный голос Фелиса прошептал ему на ухо:

– Так я и думал, что найду тебя здесь.

На мгновение Бруно дал волю своему гневу.

– Даже здесь не можешь оставить ее в покое? – бросил он Фелису.

Писец на мгновение прикрыл глаза, давая понять, что удар достиг цели.

– Дело не в этом, Бруно. Я искал тебя.

А Бруно почувствовал, что вот-вот лишится чувств. Черты лица его исказились, и по щекам потекли слезы. Фелис внимательно вглядывался в его лицо, читая его, словно открытую книгу. Шокированный увиденным, он даже сделал шаг назад.

Фелис впервые заглянул в камеру, а потом перевел взгляд на лук в руках Бруно. Он откинул со лба юноши прядь волос и запечатлел поцелуй на его бледном челе. Быстро выхватив из рук Бруно лук, он уронил его в канал. Вернувшись к другу, Фелис бережно обнял его за плечи, отрывая от камней тротуара перед камерой Сосии.

Бруно рванулся из его рук, чтобы еще раз взглянуть на Сосию, но Фелис взял его за подбородок и нежно, но твердо развернул в сторону моря.

– Быстрее! Надо уходить отсюда, Бруно. Поспешим!

Бруно почувствовал, как ноги машинально понесли его вперед. Он опустил глаза – да, он действительно шел сам. Значит, это и впрямь возможно – взять и просто уйти. Их никто не преследовал. Тишину нарушало лишь их хриплое дыхание, раздававшееся в унисон. Отойдя шагов на пятьсот от камеры, они вышли на площадь, где в тавернах еще тлела жизнь, остановились и посмотрели друг на друга.

Оба молчали, не желая обсуждать случившееся. Они постояли, напряженно вглядываясь в глаза друг другу, ожидая, что вот сейчас на Сан-Марко раздастся шум, убийство обнаружат и послышатся крики и топот бегущих ног. Но вокруг по-прежнему царила мертвая тишина.

– Джентилия передала мне весточку с Мурано. Она просит тебя навестить ее, – проговорил наконец Фелис. – Но сначала я должен кое-что рассказать тебе о твоей сестре.

Он протянул Бруно листок бумаги. Он был исписан аккуратным почерком Джентилии. Бруно поднес его к свету, падающему из двери таверны. Это был черновик письма с заклинаниями, призванными закабалить душу Николо Малипьеро.

– Это сделала Джентилия? – спросил Бруно. – Не Сосия?

– Не Сосия.

Бруно покачнулся, и Фелис едва успел подхватить его.

– В таком случае я не поеду к ней, сегодня и вообще никогда. Лучше я пойду к Сосии. Она, по крайней мере, вела себя честно. И оказалась невиновной.

– Сосия не была невиновной, – возразил Фелис.

– Когда-то ведь она была такой.

Бруно попытался представить ее себе, выгнувшуюся не в смерти, а в любви и страсти, с ним, на его тюфяке. Но у него ничего не получилось. Ее лицо стерлось у него из памяти, словно пар от дыхания – с зеркала.

А Фелис повлек его дальше, и юноша долго молчал, не интересуясь тем, куда они идут с такой быстротой и целеустремленностью. Только когда они добрались до Риальто и стали подниматься по деревянным ступенькам моста, Бруно приостановился, чтобы спросить:

– Куда мы идем?

– В гостиницу «Стурион», к Катерине, – ответил Фелис, – она просила меня привести тебя к ней.

– В такой час? Я… я не готов…

– И она тоже, но это хорошо, что ты придешь к ней сейчас и немного поговоришь. Это пойдет на пользу вам обоим, – сказал Фелис. – Ты думаешь, что любовь – это только проигрыш и потери. Так вот, позволь сказать тебе, что выигрывать намного приятнее, – с улыбкой добавил он.

Он с удивлением понял, что улыбка далась ему нелегко, но что он, тем не менее, был готов принести эту жертву.

После того как Венделин перерезал веревку и вынул ее из петли, жена еще смогла улыбнуться ему перед тем, как лишилась чувств.

Хотя она лежала без сознания, с каждой секундой цвет ее лица оживал и улучшался. Веки дрогнули, а губы сложились в знакомую улыбку.

Следы от чумных язв заживали и светлели на глазах, и Венделин снял с нее верхнее платье и уложил на кровать. След от веревки у нее на шее еще не успел обрести синюшный оттенок. В отблесках пламени свечи она выглядела юной и свежей, совсем как в тот день, когда они поженились.

Пока он смотрел на нее сверху вниз, задыхаясь от любви, она пошевелилась и слегка приподняла голову. Она распустила завязки своей ночной сорочки и взяла его за руку, которую и поднесла к губам.

– Иди ко мне, – без слов сказала она ему. – Мы должны снова найти друг друга.

Венделин склонился над нею, бережно целуя ее в нос, губы, лоб. Она понюхала его шею и улыбнулась от удовольствия, а потом зарылась носом в складки его кожи.

Прежде чем присоединиться к ней, он знаками объяснил ей свои намерения – последовав ее примеру, он захотел обойтись без слов. Венделин отправился в свой кабинет и в щепы разнес бюро железной табуреткой.

Когда бюро превратилось в груду измочаленных досок, он подтащил его к открытому окну и свалил в угольно-черную воду канала. Он не стал смотреть, поплывет ли оно против течения, как это случилось с яйцами немного раньше.

Глава седьмая

Кажется, что я очень давно слышала, как бюро разбилось и упало в воду. Но на самом деле с того дня миновал всего один год, зато год этот был полон чудес.

На примере с бюро мы оба поняли, что надо уметь отдавать и брать. Мой муж сумел признать, что сделал ошибку, когда купил и привез его в наш дом. Я же поняла, что в тех письмах, которые он писал мне, не было ничего дурного. Уже в тот момент, когда он спас меня, я знала, что его послания, которые я считала зловещими и угрожающими, были всего лишь неверно истолкованы мною, а ошибочные мысли, которыми мы обменивались, лишь добавили масла в огонь. Это не бюро отравило письма, а мое собственное к ним отношение.

Мой муж научился уважать призраков Венеции. Я же научилась смеяться над ними, правда, при определенных обстоятельствах. Мы оба узнали, что инстинкты – это не полная противоположность разуму, а привидения – не обратная сторона жизни.

Кроме того, мы научились открывать свой мир и сильнее любить своих друзей. Для души плохо, когда она заперта, словно в пузырьке, наедине с единственным человеком, какие бы радуги внутри него ни загорались. Стоит начать холить и лелеять собственные секреты у себя в груди, и они изранят ваше сердце. И, когда что-нибудь идет не так, как иногда случается, нужно, чтобы друзья протянули руку помощи и объяснили вам правду, потому что со стороны виднее.

К нам часто приходят Бруно с Катериной, и Бруно читает нашему сыну поэмы Катулла. Маленький Иоганн, шепелявя, старательно повторяет их, и в его исполнении они звучат так мило и славно. Я очень люблю слушать, как он декламирует стихи о воробье. А ведь Бруно начал писать стихи сам! Он пока еще слишком застенчив, чтобы предложить их публике, но Катерина, краснея, говорит мне, что они – чудесные.

Именно в моем доме Бруно лицом к лицу столкнулся с Рабино, мужем его прежней возлюбленной, и я думала, что встреча эта будет болезненной. На самом же деле они лишь взглянули друг на друга, и в уголке правого глаза у обоих показались слезинки. А потом они молча обнялись, а мы с Катериной заплакали, она – изящно и тихо, а я – шумно.

Теперь Бруно помогает Рабино записывать все сведения о чуме, которая время от времени приходит в наш город, в надежде, что характер вспышек эпидемии когда-нибудь подскажет что-либо полезное. Рабино, в свою очередь, навещает Джентилию на Мурано, где ее содержат, а потом рассказывает Бруно о прогрессе в ее исцелении, который идет медленно, но надежда на благоприятный исход остается. Она никогда не сможет жить нормальной жизнью, но, возможно, когда-нибудь перестанет представлять опасность для других. Забота и ласка не дадут ей с прежним ужасным энтузиазмом стремиться к печальному исходу. И, когда Бруно уверяет, что Джентилия просто не понимала, что затеяла, я верю ему. Русалочьи дети, крысы, зашитые в саван, колдовство… Думаю, она чрезмерно увлеклась своими нелепыми страстями, тогда как разум ее повредился от сознания собственной вины. Я‑то знаю, как такие вещи способны изменить цвета и краски мира.