Венецианский бархат - Ловрик Мишель

Что он сделает с нашим сыном? То же самое, что и со мной? Ждет ли мальчика медленная смерть от ласковой ненависти, замаскированной под любовь? Или же он действительно любит нашего сына больше, чем меня, потому что в жилах ребенка течет его собственная кровь, подлинное воплощение плоти Севера?

Сейчас наш сын лежит в колыбельке, сунув в ротик большой палец, а кончиками остальных закрывая лицо и нос. Глазки у него закрыты, и веки светятся, как жемчужины, в отблесках пламени восковой свечи, а тени от каждой реснички, словно стрелы, легли ему на щечки. Он сосет палец и жалобно всхлипывает во сне. Я знаю, он чувствует, что дома что-то неладно, бедный малыш, хотя еще ничего толком не понимает.

Сегодня утром я накричала на него, о чем теперь очень жалею. Он забрался в будуар кота и из-под груды шарфов вытащил маленькую восковую женщину из Сирмионе, которую спрятал там подлый ворюга.

Я сидела за столом спиной к нему и шила, а потом вдруг услышала, как он залопотал что-то и поперхнулся от восторга. Но я не стала оборачиваться, думая, что он играет с котом, который, будучи в подходящем настроении, мог доставить ему это удовольствие. А потом я вдруг сообразила, что кота ведь нет дома – он отправился куда-то по своим делам. Поэтому я вскочила на ноги в то самое мгновение, когда сын закашлялся.

Кусочек восковой женщины застрял у него в горле. Я перевернула его вверх ногами и колотила по спине до тех пор, пока на пол не выпал маленький влажный комочек. Только тогда я заметила, что он не пытался съесть ее, а просто разломал на маленькие кусочки, и один из них случайно попал ему в рот.

Крошки воска размером с муху валялись вокруг меня. Ногти, которые пронзали ее почки, печень, селезенку и сердце, торчали под самыми разными углами, словно костыли калеки, брошенные им в снегу.

«Итак, – подумала я после того, как немного успокоилась и уняла дрожь, – раз ребенок в безопасности, то, пожалуй, для восковой женщины это был лучший конец. Мой сын без всякого умысла превратил ее в порошок и при этом не напустил на нас ее магию. Это был единственный способ избавиться от нее. Большое ему спасибо!»

Не отпуская от себя сынишку, который по-прежнему держался за мою юбку, словно детеныш обезьянки, я подмела воск и ногти, собрав их в старый полотняный мешочек. Выйдя из дома, я подошла к каналу и высыпала содержимое мешочка в воду, серую и покрытую рябью – на улице шел дождь со снегом. Кусочки воска, словно маленькие цветы, разлетелись в разные стороны, и волны подхватили их и понесли вдаль. Откуда ни возьмись, на них набросилась банда вороватых воробьев, приняв за хлебные крошки, но, обнаружив, что они несъедобные, птицы исчезли так же быстро, как и появились. Тем временем кусочки воска рассеялись по всему каналу, так что я уже не могла охватить их взглядом, а потом и вовсе уплыли так далеко, что потерялись из виду. Одному Богу известно, что с ними станется, – то ли они все-таки принесут кому-нибудь пользу, то ли просто утонут без следа.

Наверное, выбросить что-нибудь в воду – то же самое, что напечатать, решила я.

Малыш все еще всхлипывал, и я стала целовать его щечки до тех пор, пока он снова не заулыбался, а потом отнесла его наверх, на чердак, потому что там хранится много всяких вещей, которые ему интересны.

По большей части, для того чтобы он рассмеялся, мне достаточно выдвинуть ящик или открыть сундук и сказать: «Eccolaqua! Смотри, что здесь!»

Это может быть самая обычная ложка или простыня, но восторга от того, что он ее там обнаружил, или удивления в моем голосе бывает достаточно, чтобы распалить его воображение и заставить развеселиться.

Теперь я каждый день провожу немного времени под крышей, где храню свои старые лоскутные или стеганые одеяла и простыни. Я поднимаюсь туда и сажусь в окружении красивых платьев из блестящего небесно-голубого бомбазина из Армении и розового атласного палантина из Милана, которые носила, когда была любимой женой. В ноздри мне ударяет запах лаванды, навевая на меня сонливость и мечты о тех удивительно прекрасных днях до того, как на нашем браке высохли все краски и мы отправились в то скорбное путешествие на Север.

Снаружи бушует ураган, снег раскидывает крылья и затмевает все вокруг, а волны с угрожающим рокотом накатываются на riva.

Муж никогда не поднимается сюда. Если не считать середины комнаты, крыша нависает слишком низко, чтобы он мог стоять в полный рост, так что здесь я чувствую себя в безопасности. От этого, как и от запаха лаванды, я ощущаю себя счастливой, и в голове у меня появляется легкость, как у ребенка. Вот жалкие останки нашего брака и совместной жизни, которую подтачивают страхи и сомнения: только сын, кот и единственная уютная комната с приятным запахом и темными балками над головой.

Сегодня он задержался в stamperia дольше обычного. Я не знаю, какие дела удерживают его там. Но сегодня мне весь день казалось, что в воздухе разлиты страшное напряжение и страх. И еще тайна. В голову мне лезут всякие мысли, а время тянется невыносимо медленно.

Доменико Цорци был в Broglio у Дворца дожей, когда до него дошли страшные известия. Он как раз вел переговоры с двумя купцами, которые пришли сюда, как это было принято, чтобы просить сенаторов в красных мантиях оказать им свое покровительство в различных выгодных и не слишком предприятиях. Когда Доменико рукопожатием скрепил договор о приобретении земли на материке, до его слуха донеслись сказанные шепотом фразы: «А еще она – жена врача-еврея, разумеется. Львы говорят о ней вот уже целую вечность. Думаю, ее сожгут, потому что она занималась этим с благородным вельможей».

Доменико почувствовал, как в животе у него образовался ледяной комок, и привалился к колонне.

– Прошу простить меня, – обратился он к своим клиентам. – Я сегодня еще ничего не ел.

– Ступайте и покушайте как следует! – принялись они уговаривать его. – Вы должны что-нибудь съесть! Для начала – спагетти с маслом и белым хлебом, и ничего холодного, это вредно для желудка. А потом лучше всего немного поспать.

Доменико проскользнул в ворота Дворца дожей и чуть ли не бегом припустил в канцелярию Avogadori. Самодовольно ухмыляющимся чиновникам он заявил:

– Я слышал, на еврейку Сосию Симеон заведено уголовное дело. Я бы хотел получить копию обвинительного заключения.

Как он и подозревал, Avogadori предвидели, что к этому делу будет проявлен некоторый интерес. Обвинительное заключение было отпечатано более чем в ста экземплярах на хорошей бумаге. Выпростав руку из рукава, Доменико принял толстую стопку листов, узнав гарнитуру шрифта Венделина фон Шпейера.

– Благодарю вас, – любезно поблагодарил он чиновников.

Доменико принялся перелистывать страницы, выискивая собственное имя. Взгляд его зацепился за выражения «содомия» и «дьявольское наущение». Призвав на помощь опытный взор адвоката и положившись на сердце влюбленного мужчины, он принялся читать все подряд, внимательно и не спеша. Вскоре на него снизошли спокойствие и холодная ярость. Буря чувств к Сосии сменилась ровным и тяжелым сердечным ритмом ненависти.

Каким же идиотом он был! Во-первых, потому что подумал, будто жертвой – благородным вельможей – в обвинительном заключении может быть он сам. Разумеется, в этом случае его бы уже давно арестовали Signori di Notte и он не расхаживал бы на свободе. Но сколь тщеславен он был, полагая, что остается единственным любовником Сосии благородного происхождения!

Его захлестнула горечь. «Будь она проклята, – подумал он, – мне нет до нее никакого дела».

А ведь какой щедростью он окружил ее: одежда, деньги, книги – даже первое издание поэм Катулла.

– Боже мой! – прошептал он. – Это же та самая книга, которую нашли при ней. Она упомянута в обвинительном заключении. Смогут ли они выследить меня по ней?

Этот документ уничтожил его. Доменико прижал палец к пупку и надавил. Он хотел Сосию, но еще сильнее он хотел причинить ей боль. Боль, которая несколько дней назад угнездилась в его гениталиях, была ничем по сравнению с муками, которые он желал обрушить на ее голову.