Т. И. Каминская - «Антика. 100 шедевров о любви» . Том 2

Полно дрожать! повторять влюбленному клятвы не станешь,
Будет довольно, что ты раз обещалася мне.
Только читай, и сойдет истома с этого тела,
Тела, болезни моей, хоть не болею ничем.
Что за стыдливость в очах, и, точно во храме Дианы,
Я представляю, горят нежные щеки огнем.
Брачной любви и верности я, не греха домогаюсь,
Так, как законный супруг, а не любовник, люблю.
Только попомни слова, которые сорванный с ветки,
Мною закинутый плод в чистые руки принес.
Там увидишь свое обещанье, которое лучше б,
Дева, запомнить тебе, а не богине в тот час.
Так, и сейчас я боюсь, но та же боязнь непрестанно
Сил прилагает, больней стал в ожиданьи огонь.
Страсть никогда не была ничтожной, а ныне, за днями
И за надеждой, тобой данной, еще возросла.
Ты мне надежду дала, и мое поверило чувство; —
Видит богиня, не след в том запираться тебе.
Та предстояла и так твои заметила речи,
И, казалось, встряхнув кудри, ответила нам.
Сказывай даже, что ты обманута нашею ложью,
Лишь бы причиною лжи нашей считалась любовь.
Что добывал мой обман? С одною с тобой сочетаться.
То же, за что ты винишь, нас оправдает легко.
Не по природе я так, не опытом столько коварен,
Изобретательным ты делаешь, дева, меня.
Если и сделал я что, то мною составленной клятвой
Нас сочетает с тобой в ковах искусный Амур.
Им продиктованы, им в моем обручении речи,
Был адвокатом в моем тонком коварстве Амур.
Действие это зови обманом, коварным зови нас,
Если коварство, когда хочешь любимой владеть.
Вот и вторично пишу, и шлю молящие речи,
Вот и вторичный обман, жалуйся снова на нас!
Если любовью гублю, губителем вечно пребуду;
Хоть стерегись, за тобой чтоб не гнались, погонюсь.
Часто мечами мужья возлюбленных дев похищали;
Мне ли посланье мое скромное станет виной?
Дали-бы боги, чтоб мог узлов наложить я побольше,
Чтобы свободна ни в чем верность твоя не была.
Много коварств предстоит; внизу холма мы трудимся,
А неизведанным что пламя оставит любви?
Хоть сомневайся, добыть возможно ли, – все-же добуду.
Ведом небесным исход, только достанешься мне;
Части сетей избежишь, но всех сетей не избегнешь,
Больше, чем веришь, тебе их расставляет Амур.
Если коварства не в прок окажутся, схватим оружье,
И на влюбленной груди, дева, тебя понесу.
Я порицать не хочу Парисова славного дела,
И никого, кто другой сделаться мужем хотел.
Также и мы… но молчу. Пусть смерть воздаяньем хищенью
Будет; но лучше уж смерть, чем не добиться тебя.
Если б ты меньше была прекрасна, скромнее б искали,
Сила твоей красоты нудит отважными быть.
Ты в том виной и глаза твои, пред которыми гаснут
Яркие звезды, глаза, мой возбудившие пыл,
В этом виной волоса золотые и белая шея,
Руки, какими, молю, шею мою обойми,
Скромность и чистота без дикости глупой во взорах,
Ноги, какие едва ль есть у Фетиды[238] самой.
Прочее если б я мог похвалить, то был бы счастливец,
И без сомнения все равно созданье себе.
Этой твоей красотой смущенный, дивиться ли, если
Я пожелал и залог слова с тебя получить.
И наконец, лишь бы ты себя плененной признала,
Пусть и засадой моей деву возьму я в полон.
Гнев я готов потерпеть, была б за терпенье награда.
Или плода не добыть должного этим грехом?
Взял Бризеиду Ахилл, Теламон захватил Гезиону;[239]
Обе с охотой пошли за победившими их.
Что ж, обвиняй и меня, пускай и разгневана будешь,
Лишь бы разгневанной мне милою девой владеть.
Мы же вводящие в гнев, смягчим твое гневное сердце,
Лишь бы хоть малую нам дали возможность молить,
Лишь бы позволили стать пред взором твоим со слезами,
Лишь бы позволили речь к этим добавить слезам,
И на подобье рабов, дрожащих бичей беспощадных,
С робкой мольбой простирать руки к коленам твоим.
Власти не знаешь своей: зови, не вини за глазами,
И по правам госпожи нам уж явиться вели.
Волосы можешь терзать мои повелительной дланью
И своею рукой наши ланиты чернить.
Все потерплю до конца, и только стану бояться,
Чтобы о тело мое ты не зашибла руки.
Только в оковы не куй меня и в тяжелые цепи:
Крепки оковы любви, мне от любви не бежать.
Только ж насытится гнев, поскольку душа пожелает,
Молвишь сама ты в душе; «Как терпелив он в любви!»
Молвишь сама ты в душе, заметивши наше терпенье:
«Столько покорный слуга, пусть услужает он мне».
Ныне заочно винят несчастного, правое даже
Дело погибнет, когда близко защитника нет.
Воля твоя, пусть вина и это послание наше,
Все же должна ты винить только меня одного.
Но недостойна со мной обмана и Делия; если
Мне не желаешь воздать долга, богине Гвоздай.
Видели взоры ее румянец обманутой девы,
Памятным слухом вняла всем обещаньям твоим.
Знаменью сбыться не дай! Но кто кровожадней богини,
Если свое божество зрит оскорбленным она.
Вепрь Калидона[240] пример; мы знаем, насколько и вепря
Жестокосердей была к сыну суровая мать.
И пример Актэон,[241] когда-то сочтенный за зверя
Псами, с которыми сам смерти зверей предавал;
И горделивая мать, скалою одевшая тело,[242]
И до сегодня в слезах на Мигдонийской[243] земле.
Ах, Кндиппа, боюсь, боюсь и слово промолвить,
Не показаться б лжецом ради корысти своей;
Надо ж однако сказать. Затем то, поверь мне, больная
В самые брачные дни часто ты ныне лежишь.
Это богини дела, ее же за клятву старанья,
Ищет здоровую честь в теле здоровом она.
Вот оттого то, едва, коварная, хочешь подняться,
Так исправляет сейчас то согрешенье она.
Полно ж тебе навлекать безжалостной гневные стрелы,
Может смягчиться еще, если дозволишь, она.
Полно, молю, сокрушать горячкою нежные члены,
Эту храни красоту для наслаждений моих,
Эти взоры храни, для нашей рожденные страсти,
И в белоснежной щеке алую краску румян.
Ворогу, каждому, кто не хочет, чтоб нашей ты стала,
Мука достанься, как нам при нездоровья твоем.
Тут сокрушаюсь равно и браком твоим, и болезнью,
И не могу порешить: что ненавистнее мне?
Тою порою томлюсь, что я тех страданий причина,
Что коварство мое так сокрушает тебя.
Пусть же на голову мне падут преступления милой,
Ныне молюсь, пусть моей карой спасется она.
Но чтобы ведать о том, что делаешь, часто к порогу
С горькою мукой в душе я приближаюсь тайком;
Тайно настигну раба, а то служанку, и справлюсь,
Как был полезен тебе сон, и питание как.
Бедный, зачем же не я служу докторов предписаньям,
Трогаю руки твои и при постели сижу?
И пока вдалеке ох тебя я томлюся, несчастный,
Может, с тобою другой, тот, нежелательный мне.
Руки трогает он твои и сидит при болящей,
Он, ненавистный богам вышним и с вышними мне;
И своею рукой дрожащую щупая вену,
Пользуясь этим, не раз белой коснется руки;
То потрогает грудь, а то и с лобзаньем приникнет.
Эта награда полней, выше услуги его.
Кто же дозволил тебе собирать на жатве на нашей,
Иль к упованьям чужим кто показал тебе путь?
Грудь эта, помни, моя: мои поцелуи воруешь!
Прочь от обещанных мне членов, безумная длань!
Руки подальше, злодей! ты суженой нашей коснулся!
Также поздней поступи – будешь пред ней любодей.
Лучше свободной ищи, которой другой не присвоил.
Если не ведаешь, свой есть у нее господин.
Если не веруешь мне, прочти хоть писание клятвы;
Думаешь, лжива она; – пусть прочитает сама.
Выйди из спальни чужой! – тебе я, тебе говорю я.
Что же ты делаешь здесь? Прочь, несвободна кровать.
Пусть имеешь и ты вторичную брачную клятву,
Разве твое потому дело равно моему?
Мне заручилась; отец с тобой обручил, и, хоть близок[244]
К деве, но все же к себе ближе родителя та.
Деву родитель обрек, но милому дева клялася:
Призвал в свидетели тот смертных, богиню – она.
Стать он боится лжецом, стать дева боится преступной.
Есть ли сомненье, какой ужас страшней из двоих?
И наконец, чтобы мог сравнить ты опасность обоих,
То погляди на конец: дева больна, тот здоров.
С столь же неравной и мы вступаем душой в состязанье,
Не одинаковы в нас ни упованье, ни страх.
Ты безопасно идешь; мне смерти больней наказанье.
То я люблю, что еще может быть будешь любить.
Если забота в тебе о правде, о праве была бы,
Должен бы сам отступить ты перед страстью моей.
Ныне, когда тот злодей за дело неправое спорит,
Спросишь, Кидиппа, к чему сводится наше письмо?
Он в том виной, что лежишь, что так ненавистна Диане;
Этого, будь ты умней, то не пускай на порог.
Ради него-то ты жизнь подвергаешь опасности страшной,
Лучше ж пускай за тебя сам он, виновный, падет.
Если ж отвергнешь его, разлюбишь гонимого небом,
Здравою станешь и ты, здравым останусь и я.
Полно ж бояться! Скорей достигни живого спасенья,
Разумом только познай силу обетов своих.
Знай, не закланье быков небесных богов утешает,
Но соблюденная впрямь и без свидетеля честь.
Чтоб исцелиться, иной потерпит огонь и железо,
Грустную помощь другим горький оказывал сов.
Ты не нуждаешься в том: лишь клятву блюсти постарайся,
Разом себя сохрани, честное слово и нас.
Прошлым проступкам найдешь извиненье в неведеньи, дева,
Сердце забыло твое клятвы прочтенной слова.
Ныне и речи мои, и муки тебя наставляют,
Эти страданья, – едва хочешь меня обмануть.
Пусть и спасешься от них, но как же в родах ты попросишь,
Чтоб светоносную длань та протянула тебе?[245]
Станет внимать, но, давно известное вновь повторяя,
Спросит богиня, с каким мужем рождаешь сейчас.
Станешь обеты давать, – но знает, что лживы обеты;
Клясться начнешь, – но богов раз обманула уж ты.
Дело теперь не во мне; иною томлюся тревогой,
Лишь о спасеньи твоем мукой терзается грудь.
Что ж над сомненьем твоим родители плакались робко.
И для чего про вину ты потаила свою?
Полно, зачем им не знать? Во всем хоть родимой откройся,
Нет же позора никак в деле, Кидинпа, твоем.
Все по порядку раскрой, как ты познакомилась с нами,
Стрелы несущей свои жертвы тогда вознося;[246]
Как, увидавши тебя нежданно, (заметно ль то было?)
Встал я недвижно, к твоим членам свой взор приковав,
И беззаветно тобой любуясь, свой пыл обличая,
Наземь с плеча уронил паллий развернутый свой.
После, не ведаю как, крылатое яблоко пало,
Клятвы с собой принося в хитрых и тонких словах;
Ты, прочитавши с него в присутствии чистой Дианы,
Зревшим на нас божеством клятву связала свою.
И чтобы ей не забыть о смысле записанной речи,
Клятву, прочтенную встарь, снова теперь повтори.
«Выйди, молю, за того, с кем боги связуют благие,
Чьей поклялася ты стать, будь он и зятем моим.
Кто бы он ни был, люби, затем что любим он Дианой».
Так бы сказала тогда, если б доведалась, мать,
Пусть и расспросит она: и кто и каков я, узнавши,
Все согласится, что вам подан богиней совет.
Остров, когда-то для нимф Корикских[247] любимым приютом
Вывший, по имени Кос, морем Эгейским облит, —
Вот отчизна моя. И если имен благородных
Ищете, низкие-ль мне деды рожденье дают?
Есть и богатство при нас, и чистого нрава безгрешность,
И превосходней всего, нас сочетает любовь.
Ты бы гналась за таким супругом, и вовсе не клявшись,
А поклялась так должна б и не такого принять.
Эта велела во сне нам писать охотница Феба,
Это велел наяву к деве писать Купидон;
Стрелы Крылатого, знай, давно уж меня погубили,
Стрелы другой, берегись, не погубили б тебя.
Наше спасенье в одном. Меня и себя пожалей ты,
Что же ты медлишь зараз помощь двоим оказать?
Если же сбудется так, и брачные трубы зальются,
И обагрится Делос кровью обещанных жертв,
Я вознесу золотой счастливого яблока образ,
И причину на нем в паре стихов запишу:
«Образом этим плода ручается ныне Аконтий, —
То, что записано здесь, все совершилося впрямь».
Долго письмом не хочу измучивать слабого тела,
Но привычным концом я заключаю: прощай!