Закон скорпиона - Боу Эрин

На меня смотрело слово «мама». В душе мне хотелось написать: «Не дай моей смерти застать меня врасплох».

Но душе никак не удавалось заставить ручку двигаться. Свободная рука, придерживавшая лист, оставила на нем грязные пятна. Сюда бы несколько маминых пресс-папье – тех элегантных бархатных мешочков с песком, которые удерживают уголки бумаги. На них был вышит фамильный девиз: Semper Eadem. «Всегда ровно» [5].

Как далеко Галифакс.

Не в том дело, что я там не бывала. Как и все Дети перемирия, я регулярно навещаю родителей. У меня во дворце свои апартаменты. Широкая кровать, письменный стол, платья, прекрасные книги. И все равно Галифакс не кажется мне домом. Дом – это переоборудованный монастырь и несколько акров пермакультурного сада [6] где-то в Саскачеване – Обитель-4. Будучи частью Канады, формально она входила в состав моего королевства, но здесь я принцесса кузнечиков и бабочек, герцогиня коз и цыплят.

Галифакс – другой, очень чужой. Цитадельный холм словно нависает над городом. Море беспокойное. Небо слишком маленькое. В Галифаксе у меня берут интервью, мне кланяются, я посещаю балы и празднества. В Галифаксе отец берет меня на прогулку под парусом, среди островков архипелага Новая Шотландия, над руинами затонувших городов. По вечерам я хожу с ним на звонницу – бить в колокола, которые созывают маленькие суденышки домой. В Галифаксе мать наливает мне чаю, чашку за чашкой. У себя в библиотеке она расстилает карты, и мы говорим об истории. В Галифаксе мне приходится носить туфли в помещении и затягиваться в корсеты, которые впиваются в кожу, оставляя красные линии. В Галифаксе я герцогиня и кронпринцесса. Когда я приезжаю сюда, надо мной раскрывается небо прерий. Я складываю и убираю себя-кронпринцессу, как убирают белье, пересыпая лавандой, и снова становлюсь Гретой.

Тому человеку, которым я становлюсь здесь, трудно писать в чужое и далекое место, называемое «дом». Моя мать… Что я могу сказать ей? «Мама, я думаю, камберлендский заложник что-то знает».

В последний раз, когда я была в Галифаксе, мать не заговаривала о войне. Но и на заседание Тайного совета она меня не пригласила, хотя обычно я там присутствовала. И в последний день моего визита она сама расчесала мне волосы, тысячу раз проведя по ним гребнем. Она не плакала, но…

В моей келье, в двух тысячах миль от Галифакса, на меня смотрел со стола чистый лист бумаги. Мать наверняка предупредила бы меня. Наверняка не допустила бы, чтобы это стало для меня неожиданностью.

«Мама, Сидней не ожидал, и это было ужасно».

И я, и Сидней знали, что Лебединый Всадник, скорее всего, едет за нами. И все же Сидней оказался застигнут врасплох. Он замер. И заговорил о своем отце.

«Мама, здесь есть мальчик, и он, кажется, очень боится».

Элиан. Я представляла себе, как мы вместе идем в серую комнату, навстречу обеим нашим смертям. Мне представлялось, что ему захочется взять меня за руку. Хотя нет – пожалуй, сам он не пойдет. Он будет сопротивляться, и, возможно, его придется тащить, и тогда вся моя королевская гордость, которую я так долго вырабатывала, окажется бессмысленной. Выйдет скандал.

Моя мама бы не одобрила, если бы я умерла со скандалом.

В маленькой келье до сих пор жарко. Теплый пол. Теплые стены. Даже льющийся через потолок лунный свет кажется теплым. В этом месте, что раньше называлось Саскачеваном, лето было короткое. Но это не значит, что холодное.

Весь день пот собирался у меня на затылке и тоненькой струйкой стекал по позвоночнику. Спина чесалась, чесалась шея – чесались даже волосы.

В Галифаксе у меня две служанки, которые хлопочут над моими волосами и забавляют себя (но не меня) тем, что устраивают из них разные сложные конструкции. Здесь я просто заплетаю волосы в две тяжелые косы, которые складываю вокруг головы, чтобы не мешали. Получается и правда как у Гвиневры. Что ж. Она была женщина деятельная. Наверное, тоже не хотела, чтобы волосы мешали.

Я вытащила шпильки, и освободившиеся косы, качнувшись, упали на спину.

Дверь отъехала в сторону. Вернулась Зи. С пустым кувшином в руке.

– Воды нет.

На мгновение, всего лишь на мгновение у меня в мыслях встала картина колышущейся сухой травы в засушливой прерии. Всадник, движущийся по такой траве, взбил бы фонтан пыли…

– Нет воды, – повторила я.

Мы обе знали, что это означает. На самом деле вода была – наш колодец не пересох, – но нас лишили доступа к ней. В наказание.

Неудивительно. В обители каждая когорта управляет собой сама, но если кто-то в когорте ведет себя неподобающе, если публично и открыто демонстрирует неприемлемое поведение – тогда расплачиваемся все мы. Как правило, чем-то несущественным. Уменьшенные порции. Запертые двери. Несколько часов в полной темноте. Это дает нам стимул держать друг друга в рамках.

Элиана в рамках мы, конечно, не удержали.

– И именно в такую ночь, не в какую-нибудь другую, – посетовала я. – Жарко.

– Мне представляется, что нашему новому другу еще неприятнее. – Да Ся потянула меня за одну косу. – Гвиневра.

– Что с него взять – американцы. У них просто пунктик на тему всего связанного с монархами.

Я отодвинула письмо в сторону, и Зи опустила кувшин на стол (который был заодно и нашим умывальником) с удручающе пустым стуком.

– Своими бы уже обзавелись.

– Но где они найдут род, благословленный и помазанный богами?

С этими словами моя соседка по комнате, богиня, стянула с себя самуэ и шлепнулась поперек кровати.

С девятнадцатого по двадцать первый век даже самые крепкие демократии не уходили от династического наследования. Распространенность же в современном мире наследственных монархий стала причудливым поворотом истории, побочным эффектом требования, чтобы ключевые фигуры стран имели детей и подвергали их смертельной угрозе. Талис просто добавил этот нюанс.

«Вообще, я как-то не планировал, что вся эта затея с заложниками породит целую кучу монархий, – сказано в Изречениях. – Но в принципе, почему бы и нет. Убивать прин цесс? Могу и так».

Весной Зи исполнится восемнадцать. В ее стране царил прочный мир. Передо мной сидела принцесса, которой суждено остаться в живых. Положив руки под голову, она глядела, как небо превращается из сиреневого в серебристо-индиговое. Она лежала обнаженной под стеклянным потолком, словно свет мог омыть ее тело.

Да Ся и я были вместе так долго, что между нами не могло остаться застенчивости, но все же я отвела глаза и снова посмотрела на лист бумаги. Письмо не писалось. Над нами собиралась буря: ветер без дождя, стремительно и яростно разгоняющий по небу птиц.

– Домой пишешь? – спросила Зи у меня за спиной.

По шуршанию я поняла, что она натягивает тунику.

– Пытаюсь.

В начале истории обителей детям-заложникам разрешалась видеосвязь с родителями и друзьями в режиме реального времени, доступ ко всем средствам массовой информации. Вышло плохо. («Вообще, по моему глубокому убеждению, – сказано в Изречениях, – восстания плохо влияют на моральный облик».) Теперь новости мы читали на распечатках, а письма писали от руки.

Я взглянула на испачканную бумагу.

– Никак не могу сказать ей… Спросить… – Я мучительно пыталась сообразить, как зашифровать фразу для Зи: «Скажи мне, мама, предстоит ли мне умереть», но не получалось. – Никак не придумаю, что сказать.

– «Мой благочестивый и возлюбленный отец, – начала Зи, адресуя воображаемое письмо своему родителю. – Погода выдалась жаркая и сухая. Сегодня мы убирали урожай раннего картофеля. Одна коза убежала и поела все сливы, так что теперь нам предстоит зима, лишенная сладостей».

– Есть еще персики, – подсказала я.

– «К счастью, есть еще персики, – продолжила диктовать Зи, выписывая в воздухе танцующей рукой округлые знаки своего алфавита. – А скоро поспеют и яблоки. И все будет хорошо».