Елена Зыкова - За все уплачено
– Все мои планы не свершились. И свершиться им не суждено. Но о них, планах, толковать не будем. Хотя бы потому, что в тридцать шесть лет уже можно твердо сказать, есть ли у тебя перспектива или нет.
– Да что ты мелешь, Женька! – искренне поразилась Нина. – Тебе ли такую чушь молоть! Столько всяких призов успел нахватать! На тебя же все наши молодые режиссеры молятся, твои фильмы смотрят как учебное пособие. У тебя просто этот, творческий кризис.
Он косо посмотрел на нее и сказал неприязненно:
– Не используй слов, значения которых как следует не понимаешь. Творческий кризис! Чушь это! У меня жизненная крышка. Понимаешь? Тупик, безвыходность... Но тебе с твоим перманентным оптимизмом этого не понять. Ты жизнерадостна, как жеребенок, в любых тяготах.
– Так ты что, повеситься, что ли, собрался? – хохотнула Нина.
И, замирая, вдруг увидела, что на дикое и шутливое предложение это он даже не улыбнулся, а мрачно уставился в стол, а потом проговорил тяжело:
– Да, что-то около того.
– Ты не шутишь? – тихо спросила она.
– Нет. Но трепать об этом на каждом углу не следует.
– Женька...
– Помолчи.
Она послушно помолчала, потом спросила осторожно:
– Это, Женя, из-за жены?
– Все в комплексе.
Она снова замолчала, мучительно пытаясь найти какие-то другие слова, или новую тему, или вообще что-то сделать такое, чтобы стряхнуть, сбить с этого утонувшего во мраке человека его опасное настроение.
– Знаешь что, Женька, – с веселым отчаянием сказала она, – брось-ка ты всю эту ерундовину! Осталась у меня последняя заветная бутылочка коньяка, постелю я сейчас свежее белье на диване, немножко выпьем, нырнем под одеяло, и, вот увидишь, все будет хорошо.
Она искусственно засмеялась, краснея от смущения, а он улыбнулся, помолчал и сказал:
– Глупая ты, Нинок, все-таки. Славная, милая женщина, но все еще словно вчера из деревни приехала. Не поможет мне этот твой подвиг. Не поможет.
– Это не подвиг, Жень...
– Не надо меня спасать. Давай свою бутылку и ложись спать.
Утром она его так и застала – тупо сидел у стола и глядел на пустую бутылку.
Дня через три Нина все же решилась зайти к Андрееву и поговорить с ним насчет Воробьева. Для серьезности этого мероприятия решила начать с Комаровского, который хотя и умудрялся любую проблему облекать в клоунаду, но, по сути дела, ко всему относился весьма строго. Настолько строго, что сам себя боялся и потому нервничал.
Она пришла на Шаболовку, нашла кабинет Комаровского, распахнула дверь, и оказалось, что вся команда здесь и уже заседает, все трое веселы и возбуждены, а более всех ликует Воробьев – истерично-радостный, незнакомый, счастливый, словно ребенок перед Рождеством.
– А! – закричал он, увидев Нину. – Вовремя явилась! Закрой дверь за собой. А впрочем, ребята, какого черта мы здесь торчим?! Начальники, закрывайте свою лавочку, свалим сейчас в какой-нибудь кабачишко да посидим на прощанье. Пошли, пошли! Быть может, в последний раз посидим в приличном составе!
Он был настолько возбужден, что никаких возражений не то чтобы не принимал, а даже не слышал.
Прихватив редакторшу Марину для компании, тесно набились в машину и поехали в ближайшее, недавно открывшееся кафе.
– Что случилось? – тихо спросила Нина Комаровского, когда они оставили машину на стоянке и подходили к кафе.
– Жизнь всех разгоняет по новым углам, – беззаботно ответил он. – Жизнь и наше дикое время!
– С Воробьевым что случилось?
– А что с ним могло случиться?! Жена вернулась.
– Как вернулась? – спросила Нина, внутренне сжимаясь.
– А как ваша сестра возвращается? Нашкодила, погуляла, хвост ей ободрали, вот и назад. Домой, под крышу семьи.
– Это хорошо, – сказала Нина.
– Может быть, хорошо, а может, и не очень, – расплывчато ответил Комаровский. – Тут ведь сюжет возвращения драгоценной супруги с некоторой закавыкой.
– Какой?
– Подожди, пусть отойдут подальше. Всякие сплетни требуют интимной компании.
Вместе с Комаровским она отстала от остальных, пока они шагали к дверям кафе, и Максим проговорил негромко:
– Женька рад, как ребенок, но там, по-моему, какая-то игра. Дело-то в том, что тенора она при себе тоже оставляет.
– Как оставляет? Жизнь втроем, что ли? – спросила Нина.
– Опять же не совсем. Опять же при нюансах. Видишь ли, к тенору как ни относись, но талант он несомненный и вес на международной оперной сцене набирает. Далеко пойдет, это несомненно, но с точки зрения супруги Женьки, восхождение означенного тенора к вершинам мировой славы несколько замедленно. И потому у нее возник план сделать о нем, то бишь о теноре, большущий фильм – российские истоки его таланта с музыкой, рассуждением об искусстве и прочей мурой. Ну, понятно, что для выполнения этой великой задачи и приглашен режиссер Воробьев. Поняла хитросплетения жизни?
– Ни хрена не поняла! – в сердцах ответила Нина.
– Все просто, как выеденное яйцо! Тенор дает деньги на фильм. Женька кладет на стойку свой талант, а чтоб прочнее держался на крючке, супруга возвращается к домашнему очагу.
– Так от тенора она ушла или нет?
– Этот вопрос не ясен. Думаю, что ушла. Во всяком случае, на сегодняшний день она под сенью семейной крыши.
– Ну, тогда все хорошо, – облегченно сказала Нина. – Знаешь, Максим, я сейчас исчезну потихоньку, мне ребенка надо...
– Прекрати, – сказал он. – Сегодня прощальный вечер. Мы теперь не скоро соберемся в таком составе. Если вообще когда-нибудь соберемся.
Нине хотелось уйти, но непонятность последних слов Комаровского удержала. А еще, пока они шли два десятка шагов до дубовых дверей кафе, ее остро пронзило ощущение горькой потери. С неожиданной и ошеломляющей силой она вдруг поняла, что все последние месяцы, с первого дня появления на Шаболовке, с первого часа, как увидела Женьку Воробьева, – все время ревниво следила за ним, нарочито стараясь попадаться ему на пути. Потому в тяжелую минуту, перед разборкой своих дел с Эдиком, и позвонила именно ему. Плевать на Эдика! Что в нем страшного вместе с его пистолетишкой?! Сама нашла бы способ, как загнать его в угол! Но хотелось быть слабой. Хотелось, чтоб ее защитили. И защищал не кто-нибудь, не милиционер с перекрестка.
Ей плакать хотелось, а веселый Комаровский элегантно поддерживал под руку и что-то беспрерывно лопотал.
Они вошли в пустой по раннему часу зал кафе, и официанты ринулись к ним с непонятной и непривычной услужливостью, так что Нина не сразу сообразила, что это одно из первых в Москве частных кафе, чистое, уютное, с вышколенным персоналом, с попыткой создать свою клиентуру и свой стиль.
Появившийся хозяин тут же признал их за телевизионщиков, клиентуру солидную и достойную, а потому самолично усадил за стол в углу.
