Мери Каммингс - Стеклянные цветы
Нормальных теплых штанов у нее не нашлось — все какие-то несерьезные, поэтому пришлось замотать ее дополнительно от подмышек до ботинок в одеяло и закрепить его несколькими булавками.
— Ну на черта это?! — впервые попыталась выступить Амелия. — Мне и так жарко, а тут еще…
— Тебе ближайшие два часа лежать чуть ли не прямо на снегу придется, — пресек возражения Филипп. — Застудишь себе все, — на миг замялся, — по женской части, потом рожать трудно будет.
Присел, застегивая последнюю булавку в районе колен, и взглянул снизу вверх — она молчала, только смотрела хмуро.
— Ну вот, теперь посиди, — помог ей снова сесть на диван, — мне тоже нужно собраться. Скажи-ка, — он заколебался, нащупывая в кармане визитницу, — тебе марихуана помогла хоть немного?
— Не знаю… Неподвижно сижу, так вроде чуть-чуть полегче, а шевельнусь — внутри как огнем жжет.
— Ладно, — вздохнул он, — вот тебе еще сигарета.
Подумал, что хуже ей не будет — по крайней мере, не от этой сигареты.
Напоследок он все же решил связаться с центром. Нажал на кнопку и внезапно поймал взгляд Амелии — напряженный, словно она хотела что-то спросить и не решалась.
— Центр, это Робинзон-четыре.
— Слушаю вас, — откликнулся Цолль.
— Я выхожу Вы не забыли мою просьбу насчет «Скорой помощи»?
— Значит, вы все-таки решили идти.
— Да.
— Ну что же… — Больше спасатель переубеждать его не пытался — заговорил по-деловому: — Если вы не выйдете на шоссе через три часа, начиная с этого момента, спасатели начнут подниматься по склону вам навстречу. Если застрянете где-нибудь в снегу, постарайтесь подать им сигнал, фонариком или — еще лучше — разожгите костер, среди ельника попадается много сухостоя. Спускаясь, держитесь середины склона, не отклоняясь ни вправо, ни влево — так им будет легче вас обнаружить.
— Спасибо. Я понял. — Филипп помедлил немного, но все же спросил: — Мистер Трент не звонил?
— Нет.
— Бла-бла-бла — свихнуться от тебя можно, — прокомментировала сбоку Амелия — похоже, очередная выкуренная сигарета уже сказалась. — И на хрена тебе папашка мой сдался? Я ж тебе говорю, плевать ему…
— Конец связи! — быстро сказал он и нажал кнопку — не хотелось, чтобы Цолль слышал это.
— …на меня с высокой горы!
— Не бурчи. Сейчас еще спички и фонарик возьму, и пойдем.
Напоследок он надел на нее куртку с капюшоном. Амелия послушно (лишь разок чертыхнувшись при неловком движении) просунула руки в рукава. Застегнул, окинул ее взглядом.
Бледная, всего за несколько часов осунувшаяся почти до неузнаваемости; тонкие сосульки волос прилипли ко вспотевшему лбу. И взгляд — лихорадочный, больной…
Три мили — по снегу, в темноте, без дороги…
Сейчас еще не поздно все отменить, сказать ей, что он передумал, что надо ждать, как велел Цолль!
Отменить, и этим, быть может, лишить ее последней надежды…
А если она умрет оттого, что он решился на эту авантюру?!
Еще несколько секунд, всего несколько секунд перед тем, как сдвинуться с места…
— Ну, сможешь дойти или мне тебя отнести? — улыбнулся Филипп; легонько провел пальцами по бледному лбу, убирая с него пропотевшие прядки.
— Хе! — вяло скривилась она. — Я семьдесят три кило вешу — даже такой бугай, как ты, меня особо не поднимет!
Он не стал напоминать, что поднимать ее ему уже приходилось не раз; обнял и повел, стараясь не стискивать зубы из-за тихой монотонной ругани, перемежаемой болезненными вздохами. Наверняка это не худшее, что им предстоит сегодня вытерпеть…
Укладываясь на пластиковый лист, Амелия чуть не упала; издала сдавленный звук, словно поперхнулась криком, но потом стиснула зубы и молча растянулась во весь рост.
Филипп привязал ее к «санкам» веревкой; присел, поправил капюшон, задержал руку у нее на щеке.
— Ну, как ты?
— Ничего, вроде как даже меньше больно, — усмехнулась невесело. — Перед смертью хоть на звезды посмотрю.
— Нет никаких звезд, снег идет! — (Что она каркает, черт бы ее побрал!)
— Ну, на елочки…
Глава двадцать третья
До склона они добрались быстро, Филипп счел это добрым предзнаменованием. Он старался двигаться как можно плавнее, без толчков; «санки» с негромким шелестом скользили позади, приминая мягкий снег — настолько легко, что веревка, перекинутая через грудь, почти не чувствовалась.
Проблемы начались на склоне, как раз из-за тех самых елочек, которые в недобрый час помянула Амелия. Над снегом они торчали всего на три-четыре фута, но росли настолько густо, что на лыжах идти было неудобно, куда больше подошли бы снегоступы. Еще хуже было другое — как он ни старался, везти «санки» плавно больше не получалось. Пластиковый лист цеплялся за ветки, дергался то вправо то влево, проскальзывал вперед на пару футов и вновь застревал, словно двигался по ухабистой дороге.
Филипп не сразу заметил, что к скрежету пластика, скользящего по веткам, примешивается еще какой-то звук; удивился — откуда здесь собака? — и лишь потом понял, что это еле слышно, тоненько и жалобно поскуливает Амелия.
Остановился, обернулся. Скулеж мгновенно затих.
— Эй, ты как там?
Показалось — или она всхлипнула в ответ?
Развернуться не дали лыжи, зацепившись за очередные елки. Он расстегнул крепления, вылез из них, сделал пару шагов — и понял, что почти не проваливается. Под пушистым, по щиколотку, ковриком свежевыпавшего снега скрывалась плотная корка, которая спокойно выдерживала его вес.
Подошел к Амелии, присел, достал фонарик. Когда свет ударил в глаза, она зажмурилась, но Филипп сразу увидел, что лицо все мокрое.
— Как ты?
— Двигайся! — сказала она с рыданием в голосе. — Шевелись… черт тебя подери!
— Очень больно?
— Неважно… давай, пошли!
Филипп отвел фонарик в сторону.
— Хорошо, сейчас пойдем. Дай я тебе капюшоном лицо прикрою, а то веткой хлеснуть может.
— Нет… не хочу лежать тут как в саване!
Он все-таки надвинул ей капюшон поглубже — почти до самых глаз.
Едва пластик снова заскрежетал о ветки, как вновь послышалось поскуливание, но Филипп шел, не останавливаясь и не оглядываясь, стараясь отключиться, не замечать этого звука, будто его и нет.
Зато когда спустя минут десять сзади раздалось негромкое: «Филипп!» — услышал сразу; затормозил, освободился от лыж и подошел к «санкам».
— Что?
— Подожди немного. Дай передохнуть — трясет очень, больно от каждого толчка.
