Джессика Марч - Соблазн
– Давайте-ка сядем вот сюда, – сказала Миранда, когда отвела Канду в солнечный уголок, немного в стороне от остальных. Она извлекла из потертого блокнота пачку бумаг и начала зачитывать распорядок дня. – Подъем у нас в шесть часов. Вы убираете свою постель…
– Я не убираю постели, – сказала она с напыщенным видом, чувствуя себя немного получше, когда пилюля, что бы это ни было, начала забирать ее немного. – Это работа горничной.
– У нас тут все сами заправляют свою постель. Потом следует завтрак, затем прогулка, а потом… – Тут эта Филдс поколебалась один миг, проявив свою неуверенность, от которой Канда испытала облегчение. – Затем мы выполняем терапевтические виды работ.
– А что это такое – если сказать просто по-человечески? – с вызовом спросила Канда, почуяв, что служащая не настолько владела собой, как ей хотелось показать.
– Ну, это разного рода мелкие занятия… расставить столы в кафетерии, помочь в наведении порядка в одном из кабинетов администрации либо…
– Как я понимаю, вы тут давали Пенни Фарлоу ежик для чистки унитаза, – криво ухмыльнувшись, сказала Канда, повторяя сплетни, слышанные ею когда-то насчет знаменитой музыкальной звезды Бродвея.
Миранда Филдс яростно затрясла своими седоватыми кудряшками.
– Таких вещей у нас не бывает, – заявила она с подчеркнутой серьезностью. – Тут, в Оазисе, мы определили, что небольшой физический труд имеет терапевтическое значение. Он связывает наших «путниц» с реальностью, а это способствует выздоровлению.
– Да что вы говорите! – горько рассмеялась Канда. – Хорошо бы, кто-нибудь сказал это моей мамаше. Она всю свою жизнь занималась физическим трудом… а потом упала замертво в возрасте сорока двух лет. Так что выполнение физических упражнений очень быстро покончило с ее связями с реальностью.
– Извините, – тихо сказала Миранда, и ее лицо приобрело то смешное выражение симпатии к обездоленным, которое на всю жизнь въелось в Канду и раздражало ее. А затем вернулась к тому, в чем понимала больше – к режиму дня: – Утренние лекции начинаются в девять. В десять вы и еще четыре леди встречаетесь в моем кабинете для групповых занятий. Затем ланч, потом послеполуденная лекция, потом снова занятия в группе.
И наконец, физические упражнения в бассейне или на спортивной площадке, обед в пять тридцать; вечерние занятия, затем чтение и выполнение письменных заданий, а потом сон. Есть какие-нибудь вопросы? – Она широко улыбнулась, словно одна из тех исполненных духом благотворительности учительниц из воскресной школы, которых мама обычно приводила домой на воскресный обед.
Когда Канда не ответила ей, Миранда поглядела на блокнот, который держала в руках.
– Если у вас нет ко мне никаких вопросов, тогда позвольте мне задать вопрос вам: почему вы оказались здесь?
– Судья сказал…
– Почему вы оказались здесь? – повторила Миранда, словно была глухая или что-то в этом роде.
– Я и так стараюсь объяснить вам, – сказала Канда с преувеличенной вежливостью. – Мне быть или здесь, или в тюрьме.
– Это не ответ на мой вопрос, – настаивала Миранда, глядя прямо в глаза Канде.
– Что ж, простите, если вас не устраивает мой ответ, – сказала Канда тем же вежливым тоном. – А что бы вам хотелось услышать?
– Сколько времени у вас существовала проблема с наркотиками?
Канда застыла от негодования.
– У меня нет проблем с наркотиками, – заявила она высокомерно. – Проблемы у меня с людьми.
Служащая Оазиса понимающе кивнула, и в этот момент Канде захотелось влепить пощечину по ее самодовольной белой физиономии.
– Мне известно, что вас дважды арестовывали из-за нарушения закона. Один раз вы обвинялись в том, что недостаточно заботились о двух ваших дочерях, которые после этого были отданы под опеку вашей сестре Чарлине. И вот недавно арест за попытку кражи в магазине Картье на автородео… В сообщении говорится, что вы вышли из магазина с дорогой изумрудной подвеской, что проявили агрессивность, когда охранник из магазина попросил вас ее вернуть, и что после этого ударили этого человека острым каблуком ваших туфель, причинив ему травму, на которую пришлось накладывать три шва.
– Если вам все это известно, тогда что мы морочим друг другу голову? – спросила Канда, стараясь не терять инициативу в разговоре.
– Так вы испытываете пристрастие к наркотикам?
– Раз уж вы все обо мне знаете, то…
– Сейчас речь идет не обо мне, – перебила ее Миранда. – Если вы не сможете признать, что у вас существует проблема, то мы не сможем начать с ней бороться.
Канда вскочила, приняв наглую, но до странности детскую позу. Со своими длинными костлявыми ногами, в короткой юбке, на какой-то миг она показалась двенадцатилетней девочкой-подростком, нарядившейся в материнский костюм и готовой показать язык своей учительнице.
– Можно мне удалиться теперь? – вежливо поинтересовалась она.
– Тут у нас не тюрьма, – ответила Миранда с тяжким вздохом, который сказал Канде, что она выиграла. – Тут у нас существуют правила и распорядок, но ваше дело следовать им или отказаться и уехать. – Без дальнейших комментариев она вручила Канде экземпляр правил Оазиса.
Проходя через большую комнату, Канда знала, что все глаза устремлены на нее, и старалась изобразить ту небрежную походку с покачиванием бедрами, которую любили ее поклонники. Когда рухнуло все остальное, гордость осталась при ней, и может быть, просто может быть, она поможет ей пройти через эту перевоспиталовку высшего класса. А сейчас ей нужно было только добраться до комнаты и не развалиться по дороге на кусочки.
Однако, когда она оказалась там, слезы пришли вновь. На этот раз она бросилась на постель, зарыла лицо в подушку и закричала от ярости и разочарования. Но причина заключалась не в Оазисе, как внезапно поняла она. Точно так же она плакала, когда была ребенком в доме у мамы, и плакала тогда из-за вещей, вызывавших ее ярость, – из-за грязи, необходимости тяжелой работы для мамы, дезертирства отца, из-за того, что у нее мало красивых вещей.
И теперь, впервые за много лет, она снова вернулась в шкуру той маленькой девочки, которая так многое ненавидела и так о многом жалела, той проклятой маленькой чернокожей малявки, у которой не было ни нарядов, ни денег, ни папы… ничего, только музыка в ее сердце, что звала ее.
5
Ее голос взлетал все выше и выше, добрался наконец до последних сладких нот «Славим тебя, Господи», и Канде показалось, что длань Господа подняла ее высоко, выше ободранного фасада, где размещалась конгрегация Божьих агнцев. Она не верила ни слову из того, что говорил священник на воскресной проповеди, однако в «аллилуйя», что пел хор, в радостном созвучии голосов хора Канда чувствовала Божью власть и силу, чувствовала силу надежды. Верила в обещания лучшей жизни, о которой она мечтала в их холодной квартире в Чикаго, где жила с мамой и младшей сестренкой Чарлиной.
