Лорен Маккроссан - Ангел в эфире
В самом начале пятого я у входа во Дворец Киббл и проскальзываю сквозь скрипучую дощатую дверь. Осматриваюсь: под стеклянным куполом ни души. Впрочем, здесь совсем иное одиночество, нежели дома. Мирное, тихое, вдохновляющее на раздумья. Здесь мне хорошо. Впрочем, захотелось пообщаться, и я решила заглянуть в кофейню, поболтать с Вайноной.
– Ай, да она уехала, – говорит женщина с повязанной вокруг головы банданой из цветастого грубого льна. – Колесит по свету с новым пареньком. Влюблена девчонка по уши – ой-ой.
Черт побери; даже Вайнона, ярая мужененавистница, – и туда же. Завела себе паренька. А как же солидарность, сестренка?
Неторопливо возвращаюсь к волшебному пруду и, опершись о перила в том самом месте, где в октябре загадывала желание, вздыхаю:
– Сбылось. – Изо рта поднимаются облачка пара и летят вверх, к самой крыше исполинского стеклянного купола, где осядут капельками конденсата. – Я просила целеустремленности с успехом и получила их. Правда, кое в чем мы от цели отклонились, но, пожалуй, можно сказать, что мое желание сбылось. Спасибо.
Внизу проплывает ярко-оранжевая рыбка, останавливается прямо подо мной глотнуть воздуха с поверхности и замирает, помахивая плавниками. Будто специально хотела попасться мне на глаза и поприветствовать старую знакомую – и тут же, взмахнув хвостом, уплывает в сторону второго купола дворца. Шарю в сумочке и вынимаю кошелек, стараясь не нарушать царящего здесь безмолвия: где-то в папоротниковой оранжерее капает вода из шланга, да из кофейни временами доносится звяканье посуды: готовятся к закрытию.
– Понимаешь, – шепчу я, обращаясь к таинственному обитателю прудика, – мне опять кое-что от тебя нужно, только теперь это личное. Видишь ли, по пути к успеху я потеряла нечто очень важное. То, что для меня важнее всего на свете.
Голос дрогнул; молча смотрю в усталое грустное лицо, устремившее мне навстречу тоскливый взгляд с поверхности мутной воды.
– У меня был отличный парень, – нежно продолжаю я – Может, его и не назовешь неотразимым красавцем, но по мне так Коннор – само совершенство. Эх, да он почти и не изменился со школы – разве что стал еще привлекательнее. Он добрый, веселый; и сейчас мне кажется, он был моей второй половиной – да только обидела я его, а теперь даже отыскать не могу, чтобы извиниться. Однажды я разуверилась в нем, совершенно безосновательно, и сейчас его больше… больше нет со мной.
Выдыхаю еще одно облачко – снова вспомнила о Конноре, так и вижу его лицо. Где он сейчас? Встречу ли его когда-нибудь? Помнит ли он меня или заново постигает искусство флирта и ухаживаний? Как жить, если больше не суждено прильнуть к его губам и обнять его? Как избавиться от воспоминаний, которые причиняют столько боли? Зачем я так глупо поступила?
Я вроде бы понимаю, что подразумевают под словом «переболеть». Кажется, что все случилось слишком быстро – у меня даже не было времени подумать и оценить ситуацию. А сейчас слишком поздно.
«Тринадцать лет отбросила одним махом, – горестно размышляю я. – Разве такое возможно? Не знаю, как жить в одиночку. Допустим, я кого-нибудь встречу – да, и мы к сорока трем годам построим такие же отношения, какие были у меня с Коннором. Подумать страшно».
Смаргиваю слезу, соленая капля падает в воду с необыкновенно отчетливым плеском благодаря удивительной акустике в этом безмолвном стеклянном рае. На поверхности снова показывается ярко-оранжевая рыбка, возле нее в воду плюхается другая слеза.
– Прости, – шмыгая носом, говорю я. – Думала, уже все выплакала.
Рыба завихляла хвостом, направляясь к другой стене пруда. Потираю кулаком глаза, крепко сжимая зажатую в ладони монетку.
– Ух ты, да у меня фунт, – говорю я волшебному прудику. – Наверное, его хватит на самое сокровенное желание, как думаешь? Я бы могла слопать огромный шоколадный бисквит, а вот на тебя не жалко – так что выручи, пожалуйста. – Крепко сжимаю кулак. – Мне надо знать, где находится Коннор и что он счастлив. Конечно, я хочу, чтобы он вернулся – только это, видимо, невыполнимо. Пусть уйдет боль – и моя и его, и еще пусть человек, который для меня важнее всего на свете, поймет, что я его очень-очень люблю. Без него даже музыка звучит не так; даже если я включу самую лучшую песню на свете, даже если пойду на концерт «Джеймсов», – без него все не в радость.
Провожаю взглядом упавшую в воду монету и, крепко зажмурившись, загадываю, чтобы каким-нибудь, пока не известным науке, способом мое желание донеслось до ушей Коннора Маклина.
– Что, детка, жизнь не радует? – Неожиданно рядом возникает обеспокоенное лицо хозяйки кофейни.
– Да нет, все нормально. – (Ну вот, уже начала напоминать себе отца.) – Просто немного устала.
– Ай-ай, уморилась, – кивает она. – То-то я смотрю, лица на тебе нет.
Премного благодарна. Знаете, иногда откровенность режет по уху.
– Слышь, дочка, пока то да се, я еще минут десять не закроюсь. Так ты присядь, отдохни. Там есть скамейки, – машет рукой куда-то в глубь парников, – тихо, удобно, и никто не помешает. Поразмысли о своем, чуток полегчает – и то хорошо.
Вяло улыбаюсь, киваю.
– Да, пожалуй, вы правы. Что-то за последние дни совсем вымоталась. Сяду, передохну.
Напоследок погладив меня по руке, женщина уходит, а я, обогнув прудик, направляюсь по широкой, обсаженной папоротником дорожке. Войдя во второй купол, закрываю глаза и глубоко вдыхаю блаженный цветочный аромат. Под ногами хрустят комочки затвердевшей земли, звук бегущей воды гонит дурные мысли, и голова сразу становится свежее. Бог знает, как это сейчас кстати после зубодробилки последних дней.
Дорожка сворачивает к почти доверху заваленным листвой скамейкам. Остановившись у пышного папоротника возле ближайшей скамьи, протягиваю руку и касаюсь прохладных листьев. Закрываю глаза и втягиваю в себя пряный воздух. Жаль, так и не научилась йоговскому циркулярному дыханию – никак не получается найти верный ритм, поэтому ограничусь простым вдохом и выдохом. Неожиданно почудилась музыка, я даже глаза выпучила от удивления: уж не подводит ли меня рассудок. Оглядываюсь по сторонам – никого, но ведь я явственно слышала пение. Странно, неужели доброхотная бабуля из кофейни? Никогда бы не подумала, что у нее такие современные вкусы, ведь это…
«Джеймс». Кто-то поет песню «Джеймсов».
Робкий исполнитель тихо мурлычет себе под нос, хотя слова можно разобрать с легкостью. До боли знакомая мелодия плывет по влажному воздуху, окутывая меня как покрывалом. Я неуверенно, будто во сне иду на звук, навстречу последним, стихающим нотам моей любимой песни.
Огибаю большой мягкий куст папоротника и вижу – он. Сидит на выкрашенной белым железной скамейке, и его выжидающий взгляд устремлен на меня. На глаза навернулись слезы: стою, затаив дыхание, и молча его рассматриваю. По сей день прекрасно помню, в чем был Коннор, когда я увидела его впервые; и вот передо мной он, тринадцать лет спустя – чуть постарше; быть может, более опрятный, утонченный и взыскательный к одежде, но под курткой все-таки виднеется новая футболка с «Джеймсами». Зеркала его души утомлены от страданий, которые довелось ему пережить по моей вине. А в остальном – все тот же Коннор, только, пожалуй, умудренный опытом. Жизнь преподнесла ему несколько безжалостных уроков – как, впрочем, и мне, – но он хорош, как и прежде, и все так же неотразим.
