Луиза Бэгшоу - Карьеристки
Кребс смотрел на Ровену:
— Ты его любишь?
— Конечно.
Он покачал головой:
— Не лги.
— Майкл, пожалуйста, оставим это, — сказала Ровена. Она была на грани: какая мука — быть так близко от Майкла и даже не прикоснуться к нему. — Так лучше для всех.
— Нет, не лучше, — сказал Кребс.
Он придвинулся ближе, так, что слышал ее дыхание.
— Мне не понравилось, когда он дотрагивался до тебя на том вечере, — сказал он. — Ты думала, я не вижу? Он рукой коснулся твоей груди, я был рядом.
Ровена прикусила губу.
— Он может делать все, что хочет, Майкл, я собираюсь за него замуж.
— Посмотри на меня, — сказал Кребс. — Посмотри, Ровена.
Она повернулась, посмотрела на него, где-то в глубине зарождалось желание. Умение владеть собой куда-то исчезало, она застонала и поняла, что больше не принадлежит себе.
— Мне плевать, — хрипло сказал Кребс. — Я не отпущу тебя. — Он обхватил руками ее голову, погладил по длинным волосам, притянул к себе и поцеловал.
Ровена упала на него, со всей страстью отвечая на поцелуй. Томительная слабость и жар, охватившие ее, были так знакомы. Она теснее и крепче прижималась к нему бедрами, готовая ко всему. Его желание она тоже чувствовала.
Кребс коснулся руками ее груди, сквозь ткань почувствовал твердость сосков. Он никогда не забывал, как управлять Ровеной. Стоило ему прикоснуться, как она тут же отвечала, и на этот раз, после стольких месяцев, оказалось, ничего не изменилось. Желание разрывало на части. Ровена — его, она принадлежит ему, и он должен ее взять.
— Мы не можем здесь, — задыхаясь и отталкивая, шептала Ровена.
Черт побери, каждая секунда ожидания казалась вечностью.
— Пошли, — сказал Кребс и, схватив за руку, потащил ее из ложи.
Она шла за ним, надеясь, что ноги не подведут. Боже, что она делает? Ведь кто-то может их увидеть.
В общем-то ей уже все равно. Плевать, она чувствовала, как кровь толчками разносится по телу, а сердце вот-вот выскочит из груди.
Они побежали вниз по наклону, за сцену. Майкл перепрыгивал через несколько ступенек, очень скоро они оказались в лабиринте коридоров, как раз над комнатой, где работала бригада обслуживающего персонала. Кребс подергал ручки дверей — все заперто. Они завернули направо, потом налево, вдруг он остановился, и она тоже, словно остолбенев.
— Сейчас, — сказал он. — Здесь.
— А если кто-то появится? — задыхаясь, проговорила Ровена.
Кребс окинул ее удовлетворенным взглядом, наслаждаясь силой страсти этой женщины, силой ее желания. Она хочет его. Только его. Он знает это точно, здесь не нужны слова… Ровене стало неловко под его взглядом, этот взгляд действовал на нее, как физическое прикосновение.
— Встань у стены, — сказал он хрипло.
Она отошла, почувствовав спиной сквозь рубашку шершавость камня. Рубашка повлажнела от пота, джинсы стали влажные и тяжелые, телу было неприятно их прикосновение.
— А если кто-то появится? Ну что же, нас увидят, — ухмыльнулся Кребс, протянув руку и нетерпеливым рывком расстегнув ее джинсы.
Ровена вскрикнула и прижалась к стене. Улыбнувшись, Майкл подошел ближе и не отрываясь стал смотреть ей в лицо. А потом, стянув ее джинсы до колен, сдернул и трусы.
— И пусть увидят тебя такой, — сказал он, кладя правую руку на рыжеватый треугольник и чувствуя, как она горит от жажды. — И пусть увидят, как ты меня хочешь.
— Майкл, ну пожалуйста, — с трудом сумела выговорить Ровена. — Ну пожалуйста.
Он покачал головой, едва владея собой.
— Я хочу смотреть на тебя, вот здесь, у стены, освещенную светом ночи. Сними рубашку. Покажи мне груди.
Пальцы действовали неловко, тряслись и путались, она с трудом расстегивала пуговицы, попыталась справиться с крючком от лифчика. Для обоих это была сладкая мука. Наконец Ровена все сняла и стояла на фоне стены почти совершенно голая, с налившимися кровью сосками, плоским, трепещущим животом, в ожидании наслаждения. Он высился перед ней полностью одетый и больше не мог сдерживаться. Кребс кинулся к Ровене, покрывая поцелуями лицо, губы, шею, хватая за груди и торопливо расстегивая джинсы, освобождая плоть от тисков ткани, которая едва могла справляться с силой напора. Ровена в экстазе извивалась под его руками, не владея собой, как сумасшедшая, и расставляла ноги, шире и шире. Она мечтала об этом, даже занимаясь любовью с Джоном. Боже, неужели это счастье возможно, неужели сейчас свершится, повторится, и он, Майкл Кребс, единственная любовь ее жизни, снова соединится с ней в единую плоть? Ровена понимала — она не может жить без этого, и вот уже пальцы Майкла там, а потом, следом за ними, он вошел в нее.
— Майкл!
— Ровена! Моя дорогая!
Он начал двигаться, и она ощущала его в себе, он ласкал ее нутро, он хотел пригвоздить ее к стене, распять. Да, она согласна, она на все согласна, только бы это длилось бесконечно, долго, всегда. Она двигалась вместе с ним, Кребс чувствовал — она вся в его власти, вся, до последней капли, Ровена Гордон — эта потрясающая женщина — его, и возбуждался еще сильнее. Он хотел бы ее немного помучить, заставить подождать, умолять, но чувствовал — он не способен произнести ни слова, только устремлялся все глубже и глубже. Она всхлипывала и вскрикивала в экстазе, и он взорвался внутри нее, чувствуя, как всего себя, до последней капли, отдал ей. И удовольствие разлилось по телу, по каждому дюйму, от кончиков пальцев ног до затылка. Он прохрипел ее имя и прижал к себе.
33
— Извините меня, джентльмены, — сказала Топаз, тяжело поднимаясь из кресла, но стараясь держаться с достоинством, на которое только была способна.
Боже мой, иногда она ненавидит себя за эту беременность, думала она, смущаясь своей тяжелой, вперевалочку, походки, направляясь в туалет. И какой осел выдумал, что материнство — нечто сияющее и светлое? Наверное, этот дурак был холостяком или женоненавистником. О Господи!
На заседании присутствовали восемь мужчин и две женщины. Одну мадам — главу отдела кадров — можно не считать. Так что она, Топаз, единственная представительница верхних эшелонов власти компании. Конечно, здорово звучит, особенно сейчас, когда три раза в час ей приходится топать в туалет. Что ж, мочевой пузырь того требует, а уж ему она не может не подчиниться. Ладно, прекрасно. Она посмотрела на себя в зеркало: ну и вид. Поправилась на десять фунтов, лицо красное, щиколотки распухли, а ребенок в животе дико напрягает ее спину. Ноги сунуты в широкие сандалии «Доктор Скол».
Платье для беременных Топаз придумала себе сама, ибо те, что продавали в магазинах, почему-то были, как правило, омерзительного розового цвета или в цветочек. Лучшее, что смогла придумать Топаз, — широкие платья до щиколоток, цвета морской волны или просто черное или темно-зеленое, отделанное тесьмой у горла и на манжетах. Сегодня она нарядилась в платье цвета морской волны — наиболее деловое из всего нынешнего гардероба.
