Анна Берсенева - Стильная жизнь
Аля говорила слегка сбивчиво, как пьяная, хотя сладковатое, с терпким привкусом виноградной косточки вино не слишком ударило ей в голову.
– С чем же было связано ваше смятение? – спросил он. – Извините, Алечка, это я по-старчески интересуюсь – мало ли… Все-таки жизненный опыт у меня не просто большой, но и разнообразный. Хотя в вашем возрасте над такими вещами принято смеяться.
– При чем тут мой возраст? – Аля пожала плечами, сиющими в свете лампы, над лифом открытого блестящего платья. – Я совсем не смеюсь… Оно не то что совсем уж прошло, смятение, оно и сейчас есть. Но как-то не так безысходно, что ли… Я просто не знала – кто я, что я… Что мне делать с собой, как мне жить. Глупости, в общем, – заключила она.
– Почему же глупости? – слегка даже обиделся Глеб Семенович. – Я, между прочим, вот уж двадцать лет сижу и думаю об этих глупостях, и все-таки дураком себя не считаю. А ведь мне в жизни, в отличие от вас, ничего уже в общем-то не предстоит. А в вашем возрасте такие размышления естественны! Должны быть естественны, – поправился он.
– Понимаете, – слушая уже не его, а себя, сказала Аля, – я хотела быть актрисой…
И, не замечая, как слово тянет за собою слово, она рассказала старому полярному летчику все, что могла рассказать о том странном, мучительном годе своей жизни, из которого она, как пуля, вылетела прямо на коктебельский берег.
Глеб Семенович слушал, не перебивая, но по его лицу невозможно было понять, что он думает и как относится к ее рассказу. Время от времени он прихлебывал вино, золотые отсветы плясали в его глазах и даже в морщинках у глаз. Сухие иголки падали с кедра, одна уже плавала в его стакане, но он не обращал на это внимания.
– Я бестолково говорю? – на мгновение остановилась Аля: ей показалось, что он погружен в собственные мысли и больше не слушает ее. – Но все было так быстро, всего за один год…
– Говорите, Аля, говорите, – покачал головой Глеб Семенович.
– Я понимаю, что совсем не так жила, как надо, – продолжала она. – И его не виню. Он, может быть, любил меня – так, как мог, насколько мог. И я сама перед ним виновата. Мне ведь, знаете, все равно было, чем он занимается, что делает, я его даже не расспрашивала ни о чем. Мороженое какое-то, ночной клуб, клипы… Так не живут с мужчиной, я понимаю!
– А почему вы думаете, что должны были интересоваться вещами, которые вам казались пустыми? – вдруг спросил Глеб Семенович. – По долгу супружеской службы?
– Но ведь это эгоизм, – неуверенно сказала Аля. – Я ведь, если подумать, интересовалась только собой…
– Мало интересовались! – Едва не разбив, он резко поставил свой стакан на асфальт. – Мало вы собой интересовались! – повторил он.
Аля никак не ожидала этих слов. Думая в последнее время о своих отношениях с Ильей, вспоминая, как они жили вместе, она действительно считала, что ей не в чем его упрекнуть – скорее она сама заслуживает его упрека.
– Удивительное дело! – Глеб Семенович вскочил и, мелко семеня ногами, стал ходить взад-вперед по освещенной площадке. – Молодая женщина, яркая, возможно, талантливая, провела целый год черт знает в какой пустоте, да еще упрекает себя, что мало была в нее погружена! Да бог с вами, Алечка, – разве это место для души, та жизнь, о которой вы рассказали?
– Но что же больше? – тихо спросила она. – Ведь нет ничего больше, Глеб Семенович… Я кого только не перевидала за этот год – и все живут одинаково! Даже еще хуже. Он хоть что-то делает…
– А не надо делать хоть что-то! – воскликнул старик с такой неожиданной в нем страстью. – Не надо хотеть малого, не надо довольствоваться малым, вы понимаете? Ведь в этом все дело… Если вам хочется вглядываться в свою душу, если вы хоть на минуту почувствовали, что она у вас есть и ей чего-то надо, – нечего бояться быть эгоисткой, или как там вы это назвали! Надо иметь мужество жить по душе, даже если вы не мужик, а прелестная юная девушка. Ни для чего больше мужество в жизни и не нужно, можете мне поверить… И скажите, Алечка, положа руку на сердце. – Он остановился и прищурился, глядя на нее. – Так-таки уж и все были одинаковые – все, кого вы видели за этот год? Ни разу вам не показалось, что вы чего-то или кого-то не понимаете?
– Показалось, – помолчав, ответила Аля. – Был один вечер… Один спектакль, антреприза… Мне, знаете, тогда даже показалось, я не то что одного человека какого-нибудь не понимаю, а всех, кто там был – всех вместе. Они даже в зал входили как-то по-другому… Но мне так тревожно стало, и я перестала об этом думать.
– Ну и напрасно, – пожал плечами Глеб Семенович. – Побоялись вдуматься, а? Я даже представляю, чем вам голову дурил ваш сожитель! Что жизнь теперь другая, и искусство другое, и актеры другие, и понятия все другие – ведь так?
– Ну-у, почти… – протянула Аля. – А разве это не так, Глеб Семенович, ну скажите честно! Вы же сами видите…
Она кивнула в сторону набережной.
– Это бесконечный разговор, и бесплодный, – покачал он головой. – Жизнь всегда была другая, всегда не такая, какой мы хотели бы ее видеть, понимаете? Видимо, это ее основное качество – быть не такой, как мы ожидаем по своей наивности. Не было этих долбо… болванов, – улыбнулся он, – были другие. Не было этой пошлости – другой хватало, гораздо более мерзкой. Мне, милая, в отличие от вас, есть с чем сравнивать. Я-то не от хорошей жизни сбежал сюда, как только в отставку вышел. Просто видеть больше не мог эти рожи, от которых зависела жизнь.
– Но вы же сами говорили… – начала было Аля.
– Говорил, говорил, – с легким раздражением в голосе сказал он. – Конечно, визжать от счастья не приходится, глядя на всю эту похабень. Такая мощная культура прошла через эту землю, здесь же каждый камень ею пропитан! Как подумаешь: для чего? Чтоб какие-то ублюдки, у которых одна извилина в голове, да и та в прямую кишку переходит, хозяевами себя здесь чувствовали? Поневоле разозлишься!
Аля не удержалась от улыбки, услышав про извилину в прямой кишке.
– Видите, а вам все-таки весело, – заметил Глеб Семенович. – Нет, Алечка, не может все просто так исчезнуть, не верю я в это! Непременно родится, у кого никто не ждал, прелестная, трепетная девочка, Ахматову будет любить, стихи читать ночами… О душе своей чего-то такое думать, актрисой хотеть стать. Вы знаете, что такое низовка? – неожиданно спросил он.
– Нет…
– Это течение такое в море. Здесь-то не так заметно, народу все-таки поменьше, а вот в Ялте я наблюдал… Загадят побережье так, что смотреть тошно, только что трупы не плавают. Кажется, никуда всему этому не деться. А потом вдруг приходишь обычным утром на море – а оно чистое, аж дно видно, и холодное такое, что не войти. И это среди лета, в самую жару, хотя ни шторма не было, ничего! Значит, низовка прошла – низовое такое течение – и все унесло… Понимаете?
