Номи Бергер - Бездна обещаний
— Ну, быстренько, Маркос, еще одно дружеское объятие на прощание, и я побежала. — К досаде Кирстен, Маркос не двигался. — Маркос? — И, уже не дожидаясь его ответа, Кирстен обняла мальчика и покрыла его лицо поцелуями. Только она собралась отпустить Маркоса, как мальчик вскрикнул и сам крепко обнял Кирстен за шею. — Ах, Маркос, Маркос, — только и смогла промолвить Кирстен, снова обнимая своего любимца.
Потом, пока боль не стала совсем уж невыносимой, Кирстен отстранилась и поцеловала мальчика в обе щеки. Маркос ответил тем же.
— Я люблю тебя, Кирстен, — прошептал он ей на ухо и с полными слез глазами отступил на шаг. — Я люблю тебя.
Повторив свое признание еще дважды, Маркос повернулся и опрометью бросился прочь по коридору.
Тавира с ее тринадцатитысячным населением — самый живописный городок во всей Алгарви. Он расположился у подножия горы Рибейра-де-Аббека, когда-то город был оживленным портом. Но залив уже давно обмелел, и хотя многие здешние жители продолжали зарабатывать себе на жизнь рыболовством, большинство из них превратились в фермеров, обрабатывая свои участки точно так, как их обрабатывали предки тавирийцев сотни лет назад. Участки, расположенные на сбегавших к Средиземному морю склонах горы, выглядели как один огромный цветущий сад. Здесь пышно цвели лимоны, апельсины, мандарины, персики, груши, сливы и абрикосы. Поля были сплошь усеяны маисом, бататами, бобами, помидорами, капустой, огурцами, горохом, арахисом, тыквами и арбузами. Тавира действительно был местом постоянного сбора урожая, и у каждого жителя, имевшего свой лоскут земли, обязательно был собственный садик.
Небольшой домик Кирстен с двумя спальнями, гостиной, столовой и кухней ничем не отличался от сотен таких же домишек, выстроившихся вдоль продуваемой ветрами, вечно припекаемой солнцем улочки, всего в трех кварталах от самого главного здания города — собора Святой Богоматери. С фасада домика Кирстен открывался широкий вид на раскинувшийся внизу залив, а за домом Кирстен расположился маленький садик, в котором она, как и все ее соседи, выращивала собственные овощи. Обожая городок за его дремотную атмосферу и дух умиротворенности, Кирстен тем не менее за семь месяцев, прожитых в Тавире, ни с кем из соседей не подружилась, поскольку держалась от всех подальше. А для того чтобы еще больше защитить свою уединенность, Кирстен даже отказалась от телефона и почту получала, посещая местное отделение связи.
Кирстен не спалось так же хорошо, как в Афинах, и она страстно желала повидаться с Маркосом, но, несмотря на все это, она чувствовала себя в Тавире очень спокойно. Тавира стала для Кирстен Эдемским садом, кусочком утраченного рая, частичкой небесной благодати. Ей было легко среди этих простых людей, с их незамысловатыми ночными посиделками на террасе какой-нибудь таверны за неприхотливым ужином из свежей рыбы или цыплят с моллюсками, попивающих домашнее винцо и слушающих заунывное пение ночных менестрелей. Главным же дневным занятием тавирцев были походы по бесчисленным торговым лавчонкам и поездки на различные местные ярмарки.
Тавира обожала базары. Самые крупные из них проводились в августе и октябре, мелкие — каждый третий понедельник месяца. Но самым популярным, несомненно, был базар за неделю до Рождества. И Кирстен, подобно всем обитателям городка, ожидала его с нетерпением.
Первый день рождественского базара выдался, однако, разочаровывающе пасмурным, все предвещало дождь. Но Кирстен решила не поддаваться зловещим предзнаменованиям погоды. Она оделась как обычно: хлопковая блузка с глубоким вырезом на груди, длинная юбка и легкие сандалии без каблуков. И все же, на всякий случай, Кирстен положила в большую сумку из плетеной соломы теплую вязаную шерстяную шаль.
К полудню сумка Кирстен уже была доверху набита расписными деревянными ложками и вилками, самодельными деревянными резными игрушками, глиняными фигурками животных и двумя бутылками домашней клубничной наливки. Кирстен остановилась у последнего лотка и купила шерстяное покрывало ручной выделки для свой кровати. После этого она огляделась в поисках местечка, где можно было бы перекусить. Выбрав небольшое уютное кафе в самом центре городского квартала, облюбованного местными художниками для своих вернисажей, Кирстен заказала отбивную из тунца с рисом и стакан белого вина.
С опаской поглядывая на наливавшиеся свинцом грозовые тучи, она быстро расправилась с обедом и, подхватив сумку, торопливым шагом прошла вдоль рядов с выставленными на них произведениями искусства. Ни одна из картин или скульптур не приглянулась Кирстен, пока она не наткнулась на щит с развешанными на нем акварелями без рамок. Кирстен они сразу заинтересовали, а через некоторое время и вовсе очаровали.
Некоторые картины были приклеены лептой к круглому деревянному столу, другие висели на большом фанерном щите, прислоненном к столбу. Все акварели изображали либо флору, либо фауну и были выполнены в превосходной манере, с вырисовкой мельчайших деталей, дух захватывало от их утонченности, они чем-то напоминали ранние работы Моне и Писсарро. Изображенные пейзажи больше походили на сон, чем на реальность, художник наблюдал окружающее сквозь тончайшую сеть воображения. Кирстен поняла, что должна купить хотя бы одну картину.
Но автора акварелей почему-то поблизости не оказалось. И ни одна из работ не была подписана. Когда же Кирстен принялась расспрашивать художников, скучавших рядом за соседними выставочными щитами, ответом ей лишь была волна недоуменных пожиманий плечами. Кирстен вернулась к своему щиту и принялась ждать. Прошло немало времени, а владелец акварелей никак не желал появляться, а между тем серое небо совершенно почернело. Кирстен поняла, что если останется здесь еще хотя бы на пять минут, то ей неминуемо придется испытать на себе все прелести хорошего таривского ливня, и потому поспешила домой, здраво рассудив, что очень просто может зайти за приглянувшимися акварелями и в другой раз.
Но снова Кирстен попала в квартал художников лишь два дня спустя после Рождества. Она прямиком прошла к выставке акварелей и в недоумении остановилась: и на этот раз рядом со щитом никого не было, но при этом в экспозиции появилось несколько новых картин. Все они изображали в мельчайших деталях местные дикорастущие цветы. Картины буквально излучали удивительную красоту, гармонию и неизбывную печаль. Кирстен решила, что автором этих акварелей может быть только женщина, пережившая то же, что и сама Кирстен, столько в этих картинах было возвышенного и тоскующего.
