Сьюзен Элизабет Филлипс - Что я сделал ради любви
Джорджи накинула халат и тряхнула волосами:
— Зря приехал. Я все равно собиралась вернуться в Лос-Анджелес.
— Да, я слышал от Трева. — Он невольно сжал кулаки. — Пару дней назад Трев звонил из Австралии, но всю историю целиком я узнал из таблоидов. Если верить «Флэш», пока он снимается, мы переберемся в его домик, чтобы наслаждаться летним отдыхом на пляже.
— Мой когда-то застенчивый секретарь превращается в рупор прессы!
— По крайней мере хоть кто-то о тебе заботится. Что происходит, Джорджи?
— Я переезжаю в дом Тревора. Одна. Это хорошее решение, — коротко ответила Джорджи.
— Решение? Чего именно? — Брэм рывком сдернул очки. — Я что-то ничего не понимаю. Почему ты вдруг сбежала? Может, все-таки объяснишь?
Он был таким холодным. Таким злым.
— Наше будущее, — ответила Джорджи. — Следующий этап. Не находишь, что сейчас самое время пойти разными дорогами? Все знают, что ты работаешь, так что никто не посчитает странным, если я проведу лето в Малибу. Эрон, по твоему желанию, будет по-прежнему скармливать таблоидам трогательные истории. Ты можешь приехать, и мы с тобой прогуляемся по пляжу всем напоказ. И все выйдет как нельзя лучше.
Ничего уже не будет ни лучше, ни просто хорошо. Любая встреча с ним только продлит мучения.
— Мы так не договаривались. — Он сунул дужки очков за вырез футболки. — У нас соглашение. Один год. Никто ничего не заподозрит. И я сделаю все, чтобы ты его выполняла. Вплоть до последней секунды.
В начале он настаивал на шести месяцах, не на двенадцати. Однако Джорджи не стала напоминать ему об этом.
— Ты не расслышал? — Она поскорее нацепила невинную улыбку Скутер. — Ты работаешь. Я на пляже. Пара прогулок на публике. Никто ничего не заподозрит.
— Тебе нужно быть в доме. В моем доме. Ия что-то не слышал объяснений по поводу твоего побега.
— Видишь ли, мне давно пора начать новую жизнь. И Малибу — самое лучшее место для того, чтобы сделать первые шаги.
Тень от африканского тюльпанного дерева упала на его лицо, когда он шагнул ближе.
— По-моему, твоя нынешняя жизнь совсем не так плоха.
Даже с разбитым сердцем Джорджи сумела сыграть слегка раздраженную женщину:
— Я думала, ты поймешь. Вы, мужчины, все одинаковы. — Она прижала к груди полотенце. — Пойду приму душ, пока ты остываешь.
Она уже хотела войти в дом, когда услышала его голос:
— Я видел твою кинопробу.
Джорджи резко повернулась. Брэм молча наблюдал, как на ее лице недоумение сменяется растерянным пониманием. Ему хотелось прижать ее к себе, хорошенько встряхнуть, заставить сказать правду.
Пальцы, державшие полотенце, ослабли.
— Ты говоришь о пленке, которую сняла для меня Чаз?
— Это было гениально. Ты была гениальна, — медленно выговорил он.
Огромные зеленые глаза вопросительно смотрели на него.
— Ты проникла в суть роли, как и обещала. Люди недооценивают меня как актера. Мне в голову не приходило, что я делаю то же самое по отношению к тебе. Так бывает.
— Я знаю.
Ее простой ответ обескуражил его. Он ничего не знал, а когда увидел запись, почувствовал себя так, словно получил удар в солнечное сплетение.
Вчера ночью он сидел в темной спальне и смотрел пленку. Когда он нажал на кнопку, на экране появилась голая стена офиса Джорджи и раздался негодующий голос Чаз:
— У меня полно дел. И нет времени для всякого дерьма.
В кадр вошла Джорджи. Волосы разделены на прямой пробор и откинуты назад. Почти никакого макияжа: немного тонального крема, совсем нет туши, глаза чуть-чуть подведены карандашом… и шокирующе алый рот, какого никак не могло быть у Элен. Скромный черный жакет, белая водолазка и несколько ниток причудливо перепутанных черных бус.
— Мне некогда, — ныла Чаз. — Нужно готовить ужин.
Джорджи ответила ледяным, повелительным взглядом. Куда девалась ее обычная дружелюбно-щенячья манера?
— Делай, как тебе велено.
Чаз пробормотала что-то неразборчивое и осталась на месте. Грудь Джорджи едва приподнимала ткань жакета. И тут улыбка, гребаная улыбка пестика для колки льда, искривила ее губы, и алый рот оказался удивительно к месту.
— Думаешь, что способен смутить меня, Дэнни? Но я никогда не смущаюсь. Смущение — удел неудачников. А неудачник — это ты. Не я. Ты ноль. Ничто. Мы все знали это, даже когда ты был ребенком.
Голос был тихим, убийственно спокойным и очень сдержанным. В отличие от других пробовавшихся на роль актрис она не вкладывала в речь никаких эмоций. Ни прикушенных губ, ни заломленных рук. Все очень скупо.
— В этом городе у тебя не осталось ни одного друга. Но ты по-прежнему воображаешь, что обставил меня…
Слова так и лились из алого рта, холодная ярость скрывалась за красной как кровь улыбкой, обличавшей эгоизм, коварство, ум и полную убежденность в том, что она заслужила все, что может схватить, сграбастать и сцапать.
Брэм зачарованно смотрел на экран, пока эта улыбка не замерзла черным льдом у нее на губах.
— Помнишь, как издевался надо мной тогда, в школе? Как громко смеялся? Ну? Кто смеется последним, жалкий шут? Кто смеется теперь?!
Камера продолжала снимать, однако Джорджи не двигалась. Просто ждала. В ее фигуре чувствовалось спокойствие, неуловимая гордость и стальная решимость.
Камера дернулась, и Брэм услышал голос Чаз:
— Иисусе милостивый! Джорджи, это было…
Экран погас.
Теперь Брэм смотрел на Джорджи, стоявшую здесь, в белоснежном патио: волосы стянуты в неряшливый узел, на лице ни грамма макияжа, полотенце волочится по полу… и на секунду вдруг показалось, что он встретился с расчетливым взглядом Элен. Упрямым. Циничным. Проницательным. Ничего, сейчас он все исправит.
— Сегодня утром я разбудил Хэнка и заставил просмотреть запись еще до того, как он выпил кофе.
— Неужели?
— Его словно обухом по голове ударили. В точности как меня. Ни одна актриса из тех, что мы просмотрели, не сыграла так, как ты. Эта сложность, эта скрытая насмешка…
— Я комедийная актриса. Юмор — моя вторая натура.
— От твоей игры просто мороз по коже.
— Спасибо.
Ее странная сдержанность лишала Брэма равновесия. Он ожидал, что Джорджи обрадуется и скажет, что именно этого ожидала, но она молчала. Он попытался еще раз:
— Ты отправила Скутер Браун в небытие.
— Как и намеревалась.
Джорджи, похоже, не сознавала, к чему он клонит, поэтому Брэм решил расставить все точки над i:
— Роль твоя.
Вместо того чтобы броситься в его объятия, она отвернулась.
— Мне нужно принять душ. Устраивайся, а я пока оденусь.
