Диана Джонсон - Брак
Измученные новобрачные уже исполнили большую часть своих обязанностей, за исключением присутствия на ужине. Кое-кто из гостей злоупотребил коктейлями и к ужину мог только сидеть – более или менее прямо. К ужину ожидали восемьдесят человек, восемь столов было накрыто в гостиной и столовой. Перед каждым прибором лежало меню: салат с лангустами, утка с ореховым маслом, горячие бриоши; молодая баранина «наварин»; американский десерт и птифуры.
Местные женщины из булочной и ресторана приготовили ужин. Повязав косынки, они хлопотали в кухне, подогревая картофельное пюре и соус; в духовке шкворчала баранина.
Антуан де Персан, обычно сдержанный и замкнутый, явился к ужину улыбающимся, бесшабашным, сыпал комплиментами, заботливо ухаживал за матерью, не скрывал чувств к мадам Крей, карточку которой собственноручно переложил к соседнему прибору, хотя Кларе полагалось сесть рядом с мужем (тот так и не пришел) и отцом Тима. Для некоторых присутствующих его поступок стал последней каплей, тем более что за тем же столом должна была сидеть Сюзанна де Персан: неприлично усаживать рядом мать и любовницу. К счастью, мадам Экс, которой поручили рассадить гостей, заметила подмену и вернула карточки на прежнее место.
Некоторые из гостей, преимущественно американцы, посочувствовали Кларе Холли, узнав, что утром ей предстоит отправиться в тюрьму. Но ее спокойствие, почти безмятежность озадачили остальных, особенно французов.
– Подумать только, уже завтра она будет сидеть за решеткой! – прошептала Анна Сервиан Беридо.
– Это та самая американка, которая украла панели мадам Дюбарри, – объяснила Кароль Симоно.
– Так это она? И она знакома с Анной-Софи? – принялась жадно допытываться Мари-Элен Пинар.
– Да, точнее с Тимом. И она, и ее муж. Но преступление совершила она.
– Как она могла! Среди американцев попадаются милые люди, но к истории они равнодушны. Они думают только о деньгах. Откровенно говоря, я удивлена тем, что Анна-Софи пригласила ее на ужин.
– Так или иначе, она попадет в тюрьму – и это урок всем нам, – заключила Анна Сервиан Беридо.
– Но какой урок? – вмешалась Киска Лотремон, заметив, что красавец месье де Персан преклоняется перед сияющей Кларой, как перед героиней, великой женщиной, вроде Пасионарии или Жанны д’Арк.
* * *– Что? Может ли женщина быть образцом морали? – переспросила Эстелла, разговаривая с кем-то. – По-моему, нет. Бедняжка Клара считает, что ее приговорили к заключению за попытку спасти животных, но она не сознает, что женщина – всего лишь вместилище морали. Она принимает ее, придерживается ее или бросает вызов самым консервативным устоям, навязанным обществом, но не в состоянии ввести новшества или что-либо изменить. Женщиной можно только восхищаться – или обвинять ее. А она, похоже, об этом не подозревает. Лишь немногие женщины действовали самостоятельно и вводили новшества. К примеру, Жанна д’Арк. Много ли других имен вы сможете назвать?
На губах Клары еще горели поцелуи Антуана, украденные по пути на ужин, за рекламным щитом перед антикварным магазином. Расплывающиеся по ее телу теплые волны, вероятно, и есть счастье. Неужели счастье и вправду огонь, в который надо подбрасывать топливо? Или же оно больше похоже на картину, постоянно висящую на одном месте? Надо сохранить воспоминания о нем на три месяца, а затем их можно будет обновить, подбросить в огонь еще несколько поленьев. Клара думала, что, возможно, она была права, презирая людей, стремящихся к счастью. Она всегда считала, что такие поиски затягивают, что они неприятны, порочны и тщетны. Искать счастья – все равно что смотреть на солнце во время затмения. При этом не только не увидишь солнца, но и обожжешь глаза. И вот счастье явилось к ней само.
Не то чтобы она не верила в самопожертвование, в сомнительную добродетель, которую всегда навязывают, в особенности женщинам, и от которой у них возникают физические недомогания. Ей вспомнилась недавняя головная боль. Но сознание того, что, побывав в тюрьме, она заранее искупила будущий грех с Антуаном де Персаном, приносило ей чувство глубокого удовлетворения.
* * *– Одно из величайших преимуществ моего призвания, – говорил аббат, поднимая бокал для первого тоста, – сочетать браком женщин, которых я знал еще маленькими девочками, потом причащать их самих и их мужей – в первый раз за супружескую жизнь – и, конечно, крестить их первенцев, а потом и остальных малышей… Я хорошо помню Анну-Софи с кудряшками, с вечно разбитыми коленками. Тогда она увлекалась верховой ездой, и было ясно, что этим искусством она способна овладеть в совершенстве. Но, будучи чистой сердцем, она никогда не забывала о своем долге. Желаю Анне-Софи, только что связавшей себя священными узами с Томасом, в будущем безропотно переносить все невзгоды и беречь то, что они вправе считать своим счастьем…
Анна-Софи ускользнула в бабушкину спальню, чтобы переодеться к отъезду. Снизу доносились веселые голоса; выпив шампанского, гости затеяли танцы. Где-то в глубине ее тела начинал распускаться бутон облегчения, словно она проглотила китайскую бусинку – их тех, что в воде превращаются в крошечные цветы и замки самой неожиданной расцветки и формы, – и этой бусинкой был брак. Только теперь она начинала понимать, что она уже замужем. Вместе с радостным трепетом возник оптимизм, которого прежде она никогда не ощущала, или по крайней мере успокоенность: что сделано, то сделано, а если что и не так, какая теперь разница. По крайней мере о диете можно забыть! Неудивительно, что она воспряла духом.
Если обратного пути нет, остается только смотреть вперед. Тим разглядывал свое неизменившееся лицо в зеркале, пока развязывал свадебный галстук и снимал костюм. Войдя в кабинет и закрыв дверь, он увидел там мадам д’Аржель, бабушку Анны-Софи, которая украдкой курила сигарету. При виде Тима на ее морщинистом старческом лице отразилась смесь радости и паники.
– А я вас знаю, – сказала она. – Мне не разрешают курить.
– Кто?
– Моя сноха, все остальные и врач.
– Ну и черт с ними! – решил Тим. – Останьтесь здесь, мне надо только сменить пиджак. Курите, я разрешаю. В конце концов, сегодня день моей свадьбы.
Выйдя в коридор, он услышал голос отца.
– Выпьем за Анну-Софи и Тима, – говорил Джерри Нолинджер, явно стесняясь публики, но выказывая оживление и неподдельную радость. – Надеюсь, они будут счастливы, как и все мы, а может, и еще счастливее! Нет, я что-то не то говорю… Пусть будут самыми счастливыми из нас, каким только может быть человек. У Тима нет никаких причин горевать, ведь в жены ему достался сущий ангел. Спасибо всем друзьям, благодаря которым наше пребывание во Франции стало таким приятным. Еще раз спасибо! Так выпьем за Анну-Софи и Тима!
