Тереза Ревэй - Дыхание судьбы
— А если это буду я?
— В каком смысле?
— Если это я буду зарабатывать достаточно денег, чтобы мы имели возможность построить дом, достойный этого названия? — продолжила она, повторив его слова. — Сегодня утром у меня был подполковник Хаммерштейн. Он скоро уезжает из Европы к себе домой, в Нью-Йорк, и зашел купить у меня оставшиеся десять брошей.
Она достала из кармана своего кардигана пачку американских долларов, которую почтительно положила на деревянный сундук. Какое-то время они молча смотрели на них.
— В гражданской жизни господин Хаммерштейн является владельцем одного из крупных магазинов Манхэттена. Он прекрасно знал о существовании довоенного Габлонца, а покупал в основном колье из бисера и шпильки для шляп. Как только мы снова сможем экспортировать, он хотел бы получить эксклюзивные права на мои изделия.
Скрестив руки на коленях, Ханна опустила глаза, не осмеливаясь взглянуть на брата. Она боялась, что он отреагирует не так, как ей хотелось бы. Она была еще слишком взволнована событиями, произошедшими днем.
— С каких это пор ты говоришь по-английски? — спросил Андреас.
— Герт поработал переводчиком. Можешь спросить у него, что он об этом думает. Возможно, я зря тешу себя надеждой, — напоследок сказала она, пожав плечами.
Ханна чувствовала себя немного глупо. Разумеется, эта история не будет иметь продолжения, но она все-таки заработала немного долларов, которые ощутимо пополнят бюджет их семьи.
— Покажи визитку, — попросил Андреас.
Она снова порылась в кармане своего кардигана и протянула ему карточку. Он внимательно изучил ее, провел пальцем по тисненому рисунку.
— Ну, что ты об этом думаешь? — спросила она встревоженно.
Андреас вспомнил слова Герта Хандлера, которые тот произнес в день свадьбы Лили. И сам он признавал, что его сестра оказалась такой же талантливой, как и отважной, и очень гордился этим. Но если этот американец будет просить у нее эксклюзивные права, она ни в коем случае не должна ему их предоставлять.
— Я считаю, что Пятая авеню будет идеальным местом для продажи первой партии твоих первых изделий.
И счастливая улыбка, осветившая бледное лицо Ханны, позволила ему на несколько секунд забыть другую улыбку — улыбку любимой женщины, самый сокровенный и самый важный секрет которой он собирался выдать.
Несколько дней спустя Андреас заканчивал рисунок на ножке бокала, украшенного двенадцатью радиальными ребрами, с расширяющимся и изогнутым краем. Он наклонил голову, чтобы оценить его критически, затем яростно смял лист бумаги и бросил его на пол, где уже валялся десяток других забракованных набросков.
Раздраженный, он запустил обе руки в шевелюру. У него никогда это не получится! Он не мог уловить тонкостей гармоничной композиции чаши, бокала или вазы. Это было задачей стеклодувов, работавших с горячим стеклом, — изучать пропорции, затем тщательно формовать изделие. Гравер же, находясь в одиночестве в своей мастерской, применял различные техники гравировки: «инталия»[84], когда глубокое гравирование осуществляется при помощи резцов и абразивов; «камея»[85], когда стеклодел шлифовал контур, чтобы добиться объемности; алмазная гравировка, при которой рисунок наносится при помощи алмазной или металлической иглы. Андреас обнаружил, что не способен перейти из одного мира в другой.
— Ну и дела! — произнес Герт, возникнув в проеме двери с погасшей трубкой во рту. — У тебя проблемы?
— Не зря еще в Древнем Риме у стеклоделов появились разные специализации, — пошутил Андреас. — Но еще не все потеряно. У меня, например, обнаружились способности изготавливать бумажные шарики. Племянница будет в восторге.
Неудача оставила горечь в душе. Он нагнулся, чтобы собрать свои черновики.
— Ты прекрасно знаешь, что существует незыблемое различие между миром стеклодувов и резчиков-граверов. Почему ты так упорно пытаешься сделать то, что тебе не свойственно?
— Потому что в стекольной мастерской Бенендорфа ждут меня завтра утром, состав готов, но они еще не знают, что будут выдувать. И поскольку я тоже этого не знаю, непонятно, как я буду из этого выбираться.
— Что в ней такого особенного, в твоей смеси? С тех пор как ты ведешь с ними дела, ты стал сам не свой.
Нервным движением Андреас схватил пальто. Он знал, что странности в его поведении не могли остаться незамеченными таким хитрецом, как старик Хандлер.
— Пойдем, выпьем пива, я угощаю. Я задыхаюсь в этих стенах.
Герт охотно засеменил следом за ним, и Андреас еле сдерживал себя, чтобы не ускорить шаг.
Когда мужчины подошли к трактиру, Андреас подумал, что висевшая на нем вывеска «Правда» не была лишена пикантности. Никогда он не сможет рассказать правду о формуле стекла чиароскуро, которую присвоил, случайно наткнувшись на тетрадь Гранди. Он собирался ею воспользоваться, чтобы создать бокал для выставки в Мюнхене, которая должна была состояться в следующем месяце.
В течение лета он нашел мастерскую на севере Мюнхена, известную производством цветного стекла. Начиная с XVII века баварцы при изготовлении ликерных бутылок стали использовать тона синего кобальта, фиолетового марганца и желтого меда. Но славилась эта мастерская именно рубиновым стеклом, обязанным своим потрясающим цветом мельчайшим частицам золота. Открытие было сделано химиком из Потсдама Иоганном Кункелем в 1679 году, но его рабочие не сумели сохранить тайну. Так, Бенендорфская стекольная мастерская начала изготавливать восхитительные граненые бутылки, кружки, склянки для медикаментов и различные предметы роскоши, украшенные прожилками, изящными гравюрами и золотой оправой, которую зачастую делали аугсбургские[86] ювелиры.
Когда Андреас заговорил с хозяином об изготовлении стекла чиароскуро, глаза его искрились от возбуждения. «Это как урановое стекло!» И он принялся расписывать достоинства стекла, достигшего своего апогея в Богемии к 1840 году, которое, в зависимости от соседствующего цвета, становилось либо желтым, либо зеленым. «Но при этом гораздо изящнее и красивее!»
Мужчина сделал невозможное и нашел все необходимые компоненты, и теперь он ждал Андреаса с готовым эскизом будущего изделия, а Андреас ощущал себя бездарем, который собирается предстать перед экзаменатором с пустой головой.
Он смутно помнил рисунок фужера из тетради Ливии, но у него не хватило времени прочитать пояснения, поскольку он был слишком зачарован химической формулой. Он чувствовал неимоверное раздражение, потому что споткнулся о препятствие, которое грозило сорвать все его планы, а ему было просто жизненно необходимо произвести впечатление на организаторов баварской выставки, чтобы затем попасть на первый послевоенный международный показ произведений искусства из стекла в Париже.
