Иосиф Гольман - Игры для мужчин среднего возраста
Теперь по второму текущему моменту.
Жалко ли мне было – вчера и теперь – пол-лимона? Как ни странно, нет.
Когда Самурай объяснил, что найденные бандитские баксы для него важнее жизни – и это правда, – я легко отдал ему свою долю.
А что я терял? Голодать – не голодаю. Более того, собираюсь в очередную загранку, которая сильно изменит мое и без того не поганое материальное положение. Да и за пробег мне наши парни тоже вот-вот должны заплатить.
Единственная штука, которая меня материально в последнее время будоражила, – это тот самый набор инструментов, который и так мне купил проницательный Береславский. На те же, кстати, бандитские деньги.Я вот подумал – эти пятьсот тысяч никак не изменили бы моей жизни. Даже на квартиру, которую хотел бы, – с кабинетом, с гостевой комнатой, с огромной столовой, – не хватит. А снова размениваться на промежуточный вариант – да еще с ремонтами, переездами, – пропади оно пропадом.
Видно, не так уж хочу улучшать свои жилищные условия: квартиру, в которой живу, когда получал – такое счастье было. Второе такое счастье и за десять миллионов не купишь.
А что еще мне нужно?
Ну, дача. Ну, хорошая тачка. Но я же не идиот, это ж – разовые деньги. Второго раза – очень надеюсь – не будет. Значит, эти деньги кончатся, следующие – не появятся. А привычки-то буржуйские останутся.
Нет уж, пусть лучше все будет по-старому. Не жаль мне пол-лимона. Честно, не жаль.
А что Береславский не согласился баксы отдать – это легко было предвидеть. Он мужик правильный, но забугорная беда его не торкает. Точнее, не торкает настолько. Попросил бы Самурай тысяч сто-двести – не сомневаюсь, Ефим бы дал.
При условии, что Самурай просит для себя, а не для народа: ну не любит Ефим Аркадьевич абстрактные понятия. Отдельно взятому – поможет, некоей общности – никогда.
А что, нормальная позиция. А то столько бакланов любят нашу Родину и народ в целом, но, откровенно говоря, недолюбливают каждого индивидуально. Так уж лучше подход профессора. Честнее по крайней мере.…Так. Дошли до вопроса честности.
Что-то мне все это не нравится. И хотя грядущая затея, на мой взгляд, полезна всем без исключения, даже предполагаемой жертве, но вот не нравится, и все. А отступать поздно.
О, вон и жертва. Его величество проснулось, глазки узкие трет, щечки свои толстые гладит. И почему-то без пиджака – в трюме, наверное, забыл. Зато с чемоданом.
Шел бы ты обратно в трюм. И до конца рейса.
Нет, чешет прямо к нам. Ну, значит, судьба.
Настроение Самурая тоже было явно не лучшим – все-таки историю он заварил не вполне симпатичную. И Дока втянул. И шкипера отчасти.
Но выхода другого не видел. Ему нужны полтора миллиона. Кроме того, ему не запретил этого делать Шаман.
Это был главный аргумент в сражении с собственной совестью. Если б совсем ужасное творилось – запретил бы. По крайней мере, Самурай на это очень надеялся.
Катер уже полчаса стоял в открытом море. До берега – метров триста, не меньше. Ждет.
А чего ждет, знают только главный заговорщик да Док. Ну и шкипер в общих чертах.
Остальные восемь пассажиров, во-первых, не знают, во-вторых, уже ничего не ждут.
Самурай долго думал, как бы так сделать, чтоб ребята оставались не в курсе. Даже травки всякие вспоминал, что Шаман показывал – типа использованной днем ранее, но полегче, – чтоб ничего не помнить и без последствий.
Однако все вышло гораздо проще.
Солнце с морским воздухом, а также водка с пивом – и никакая травка не нужна. Даже непьющего Береславского сморило. А остальные, за исключением Соколова, вообще никакие.
И ждут теперь Самурай с Доком своего общего друга, который вот-вот должен проснуться – не может же он пропустить время обеда.
Если не проснется – придется будить.
Впрочем, нет, не придется. Идет Ефим Аркадьевич собственной персоной. Идет и улыбается друзьям.
Хоть бы уж не улыбался. Они и так ощущали себя убийцами какими-то.Глава 41
Владивосток, море, 13 августа
Чемодан – вниз, валун – вверх
– А чего это вы тут как на похоронах? – спросил Береславский, подойдя к стоящим у борта Самураю и Доку.
Док успел слегка одеться, оставив, правда, живот и плечи под лучами уже серьезно припекающего солнца. Самурай еще был в плавках, подсыхал потихоньку. Этого человека житейские мелочи типа вовсю палящего солнца – равно как, впрочем, и холод или дождь – вообще никак не задевали.
– Тебя ждем, – со вздохом сказал Самурай.
– Не вздумайте меня мочить! – строго, по-профессорски сказал Ефим Аркадьевич.
Самурай аж вздрогнул. Потом, поняв, какой каверзы боялся солидный человек от голых купальщиков – до воды-то рукой дотянуться, – расслабился.
Нет, Самурай реально чувствовал себя убийцей. А «мочить»-таки теперь придется.
– Боишься, сопрут? – спросил он у Береславского, указывая на кейс.
– Ага, – просто ответил Ефим Аркадьевич. – Все руки оттянул, сволочь.
Он поставил кейс рядом с собой и, сморщившись, начал сгибать и разгибать кисть.
– Тут рукой не обойдешься, – грозно сказал Док, подступая к профессору. – Тут надо и туловище сгибать. У тебя ж позвоночник давно окостенел. Сколько раз говорил – давай сделаем пару массажей.
– Не люблю однополых прикосновений, – отбоярился Береславский, по-детски боявшийся любой физической боли. И процитировал: – «Если дядя с дядей нежен – СПИД, конечно, неизбежен».
– Я ж не к эрогенным зонам прикасаюсь, – заржал Док, придвигаясь к жертве.
– У меня все тело – эрогенная зона, – скромно заметил профессор, не замечая засады.
– Давай лучше детство пионерское вспомни, – наставительно сказал Док, твердо хватая бойца рекламного фронта за руки. – Вверх, вниз, вправо, влево. И ногами так же.
– Отвали, Док, – пытался отбиться Ефим, но настырный пропагандист здорового образа жизни не оставлял попыток.
– Ногами давай шевели, профессор! – заорал он, удваивая усилия.
Береславский зашевелил ногами, пытаясь унести их от ретивого доктора, но не мог сбежать без своего кейса, а руки были зажаты мертвой хирургической хваткой. Правда, и Док ничего с ним не мог поделать: рекламный профессор оказался гораздо сильнее, чем казался до этого. Хотя и не сильнее реально накачанного Дока.
Теперь они напоминали то ли раздухарившихся медвежат, то ли начинающих борцов классического стиля, в котором и делать почти ничего нельзя, а победить охота. Их сцепленные руки почти не шевелились, чего не скажешь о ногах.
Шаг, шаг, еще шажок – Ефим слегка задел ногой кейс. Док задел его сильно, а потом еще сильнее.
Два толчка подогнали «кошелек» Береславского к борту, третий – соответственно – за борт.
