Ирина Степановская - Вслед за Ремарком
В назначенный час она была там, где ей полагалось, на улице. Кирилл опоздал на сорок пять минут и даже не извинился. Раны на его голове видно не было, должно быть, он скрыл ее волосами.
– Что, пробки? – спросила Нина, с трудом разлепляя губы – так она окоченела: к шубке ведь всегда трудно подобрать головной убор, да и ноги ее в сапожках на высоких каблуках и на тонкой подошве почти ничего не чувствовали от холода.
– Дела, – буркнул Кирилл недовольным тоном, даже не взглянув на нее, и тут же включил погромче приемник. Впечатление было такое, что он не расположен с ней разговаривать, но Нина знала, Кирилл включает приемник всегда, как только садится в машину, и слушает, слушает, слушает, переключая каналы, всякую дребедень – рекламу, музыку, комментарии, диалоги со звездами и звездульками, то есть все то, что Нина терпеть не могла и называла шелухой. Они поехали. Нина заглянула в карман дверцы – там должен был лежать ее синий шарф. Он был на месте. Она повязала им голову, и, хоть тепла от шелка было не много, она как-то сразу почувствовала себя защищенной. Кирилл по-прежнему не обращал на нее никакого внимания, но скоро она согрелась в теплой машине и, посмотрев на себя в зеркальце, убедилась, что к ней вернулись не только самообладание, но и хороший цвет лица. В универсам она уже не вошла, а впорхнула.
Дальше все было как обычно: Кирилл вез тележку, она доставала с полок и складывала туда продукты, которые были нужны или казались нужными. Иногда Кирилл, глядя на ее выбор, морщился, но ни слова не говорил. У касс он расплатился, и, выкатив тележку, они стали так же молча упаковывать продукты в пакеты. Нина поглядывала на мужа, пытаясь угадать, что он думает или что он, может быть, захочет сделать в следующий момент. Ничего не получалось, лицо Кирилла так и оставалось непроницаемым. Нине даже показалось, что маска недовольства и злости уже навсегда застыла на этом ранее милом ей лице. Она печально опустила голову.
Он покатил тележку к выходу. На минуту она задержалась у стойки с разного вида мороженым. Когда они раньше приезжали сюда, она покупала себе фисташковое. Ей очень нравился хруст печенья и вафель, которыми миловидная продавщица щедро посыпала мороженое. Нине доставляло удовольствие после суеты торгового зала, не торопясь усесться на высокий табурет перед стойкой, слизывать мороженое с ложечки и наблюдать за другими покупателями, отражавшимися в огромном зеркале противоположной стены. Как было бы приятно полакомиться мороженым и сейчас! Продавщица призывно ей улыбнулась. Нина вопросительно посмотрела на Кирилла.
– Ну что ты там возишься? – громко сказал он.
Продавщица деликатно сделала вид, что смотрела совсем в другую сторону. Нина отвернулась от мороженого и медленно пошла за тележкой.
«Может быть, он куда-то торопится, а я его задерживаю?» – подумала она. Но где-то в глубине ее души загорелся маленький огонек недовольства и стал хоть и потихоньку, но тлеть, постепенно разгораясь, и к тому времени, когда они опять в молчании перегрузили все пакеты в машину, уселись и стали разворачиваться на стоянке, у Нины в груди уже пылал целый костер.
На улице была ночь, и Нина видела, что машин на дороге мало. Ей так захотелось хоть немного повести их машину!
– Дай я поведу до дома, – попросила мужа она. – Здесь дорога простая! Один поворот направо, и все.
– Нет, – ответил он. – Не справишься.
Она не стала настаивать, опустила голову. Он взглянул на нее в зеркало, будто впервые увидел, и зло сказал:
– Только не надо рыдать!
Она и не плакала. Просто посмотрела на него и ничего не сказала. Она даже не знала, что могла бы сказать. Такой абсурдной теперь показались ей эта поездка за продуктами и вся ее жизнь в последнее время. Его же, по-видимому, ее молчание просто взбесило.
– Ты опять напялила на себя этот шарф! Ты в нем просто дохлая курица! – заорал он.
Нина вспомнила, как несколько месяцев назад возвращалась с ним из Ярославля. И тогда тоже он довел ее до того, что ей хотелось выйти из машины. И тогда тоже, как и сейчас, у нее совершенно не было с собой денег. Костер, что горел у нее внутри, вдруг превратился в сияющий сноп огня, какой, бывает, выплескивается из шляп фокусников на представлениях в цирке. Только огонь, что горел внутри ее, не был бутафорским – он ее сжигал, он уничтожал всю ее прежнюю сущность до оболочки.
«И я должна терпеть, чтобы сохранить этот брак во что бы то ни стало? – думала она. – Сколько же это будет продолжаться? Год? Пять лет? Десять? Я не выдержу!» – сказала она себе. В груди продолжало жечь и полыхать. Ей стало душно. Захотелось вырваться из машины, броситься в снег и кататься по нему, как делают чудом выбравшиеся из огня люди. Из приемника раздавался очень навязчивый, бессмысленно птичий диалог ведущей молодежного канала и очередного интервьюируемого. Потом этот разговор сменился такой же птичьей песней, в которой бесконечно повторялись четыре глупые, плохо зарифмованные фразы под однообразный стучащий аккомпанемент. Зазвонил его телефон. Он стал говорить с кем-то просящим тоном. Она не стала прислушиваться, протянула руку и сменила радиостанцию, чего раньше никогда не делала. Похоже, на том конце связи бросили трубку. Сквозь вой и вопли, треск рекламы и быстрое перечисление новостей до нее донесся голос уже не очень молодого, но все еще кудрявого барда. Он обещал ей, как и тогда, в тот вечер на кухне с Лизой и Пульсатиллой, вечную память:
Я не забуду тебя ни-ког-да-а-а…
Твою любовь, твою печаль, улыбки, слезы…
А за окном все так же стонут провода,
И поезд мчит меня…
Ей показалось забавным это совпадение, Но она так до конца и не узнала, куда и кого мчит поезд, потому что Кирилл с раздражением снова переключил приемник.
– Дай дослушать! – попросила она.
Но он сказал:
– Нечего тоску наводить! – и остановил свой выбор на песенке про бананы, кокосы и апельсиновый рай…
Сноп огня внутри ее заполыхал с какой-то неистовой силой. Она сидела молча, смотрела на дорогу и просто ждала, чем все кончится. Она бы не удивилась, если бы вдруг ей сказали, что она может его убить. «Подсыпать в чай цианистый калий, а Лизу задушить и потом застрелиться самой? – хмыкнула она. – Было бы здорово! Замечательно. Как в английских детективах. Вот только нет под рукой ни отравы, ни пистолета».
Тем временем они подъехали к дому, спустились в подземный гараж. Она сидела не шевелясь, будто заснула. Костер, пылающий внутри, догорел и потух. Больше не было ни огромного снопа огня, ни искр в темноте, ни треска, ни жара… От нее осталась одна оболочка. Все, что наполняло ее дни и годы – любовь, ненависть, тревога, сожаление, – все сгорело в адском огне, все исчезло. Больше не было ничего.
