Роуз Шепард - Любовь плохой женщины
— Доминик, — обратилась к подростку мать с тревогой и угрозой в голосе, — ты ведь не собираешься сесть за стол в таком виде?
— А что, нельзя? — Он оглядел себя: сначала посмотрел на одну руку, потом на другую, окинул взглядом ноги, потом, извернувшись, попытался увидеть спину, словно хотел понять, какое тайное правило нарушил он своим внешним видом. Однако то, что на нем были старые джинсы с дырами на коленях и что выше пояса его голое бронзовое тело прикрывали лишь бусы, свисающие почти до пупка, его бросающаяся в глаза развязность, его падающие на глаза, выцветшие на солнце волосы — все это, вместе взятое, не позволило поверить в искренность этого недоумения. — Ну хорошо, как скажешь, — наконец сказал Доминик добронравнейшим тоном, который сам по себе уже был издевкой.
— Прикройся по крайней мере. — Джеральдин резко села на стул с изогнутой спинкой.
— А можно мне сначала пива?
— Нет, сначала переоденься. Надень рубашку. И позови ко мне Люси. И скажи отцу, чтобы шел в дом. Напомни ему, чтобы он помыл руки. Дэвид приедет с минуты на минуту.
— Ногти проверять будут?
— О-о… — Джеральдин поднесла руку к лицу, сжала пальцами переносицу, надавила на уголки глаз и бессильно вздохнула. — Ты меня утомляешь, — с чувством сказала она сыну, — ты меня крайне утомляешь.
— Извиняюсь, — сказал Доминик. Он вышел из комнаты, тихо закрыв за собой дверь. Потом он снова приоткрыл ее, просунул голову в образовавшуюся щель, игриво подмигнул Наоми и исчез.
Мэйбел Флауэрс сидела у окна, сложив руки на коленях, и смотрела на улицу. Бесполезными, праздными стали ее руки. Когда-то они столько всего делали, так были нужны. В их прикосновении была сила, они дарили уверенность, комфорт, восторг. Но это было когда-то. Теперь же они, дрожа, пускались в короткое, опасное путешествие с чашкой чая или крошили кусок сухого фруктового кекса. Они барабанили по ткани ее рубашки, будто выбивая ритм забытой мелодии. По утрам и вечерам они возились с ее молниями, пуговицами и крючками. С отработанной годами слаженностью они намыливали и ополаскивали друг друга, они мыли ее саму. Вот, пожалуй, и все.
Мэйбел склонила голову набок, отчего стало казаться, будто она терпеливо ждет чего-то. Выцветшие глаза, устремленные вдаль, будто высматривали нечто, что вот-вот должно было появиться из-за горизонта. Уголки ее губы поднимались кверху, но это была не улыбка.
— Мне очень жаль, — пыталась утешить ее Джуин. Она опустилась на колени рядом со старой женщиной, прижалась щекой к ее руке, невольно обратив внимание на сложную вязку ее кардигана — на эту совершенно бессмысленную интригу трех изнаночных и двух лицевых. Она сняла с рукава катышек шерсти.
Мэйбел ничего не сказала, только подняла палец. Возможно, она не могла говорить. А может, говорить было нечего?
— По крайней мере, она не страдала, — продолжала Джуин. Но фраза прозвучала банально. Да и кто мог знать, страдала она или нет?
Удар? Это слово применялось в стольких сферах жизни: удар молотом, удар по мячу, удар грома. А иногда это был удар смерти.
Удар, который перенесла Вера Солтер, был именно ударом смерти. Это случилось на прошлой неделе, во вторник вечером; но известно об этом стало только к утру, когда было уже слишком поздно что-либо делать, если ей вообще можно было помочь. Три дня Вера лежала в коме. Мэйбел, не отходившая от постели подруги, наблюдала за тем, как она ускользает в небытие. «Ускользает в небытие» — так выразилась Пегги Саутгейт. А Джуин казалось, что время, испещрившее Веру знаками своего присутствия, в конце концов стерло эти знаки, а вместе с ними и Веру.
Если бы Джуин могла повернуть время назад, она не пошла бы сегодня в Даунсайд. Ей было не по силам встречаться со смертью. Умение миссис Саутгейт справляться с трудными ситуациями, ее деловая энергичность, так впечатлившие Джуин в недавнем прошлом, теперь казались ей равнодушием. В помещениях пахло как обычно: чистящими средствами — полиролью, дезинфектантами и ранним неаппетитным обедом. Вестибюль украшала ваза со старым букетом маргариток грязно-розового цвета. Сотрудники Даунсайда переговаривались громкими голосами, они тормошили и подбадривали обитателей дома, они вели себя очень оживленно — никакой скорби, никаких приглушенных тонов и никаких пустых кроватей (на кровати Веры уже устраивалась новая постоялица).
— Вы получили мою открытку? — Джуин хотела добиться от Мэйбел ответа.
Но Мэйбел снова лишь пошевелила пальцами — или это был просто невольный спазм? Вот и весь ответ.
— Шотландия — такая красивая страна. Я и понятия не имела. Когда я навещу вас в следующий раз, я все вам расскажу.
Но Джуин не думала, что она придет сюда еще. Элли была права, как всегда. Джуин чувствовала, что пока не доросла до таких вещей. Ей еще не хватало то ли заботливости, то ли беззаботности, то ли безграничного сочувствия, то ли жизнерадостного фатализма, чтобы справиться с этим. В отличие от миссис Саутгейт, она не могла разглядеть в существовании престарелых обитателей Даунсайд-хауса Божьей воли. Она видела только увядание.
По-прежнему сидя на полу, Джуин позволила своему взгляду сопровождать взгляд Мэйбел Флауэрс — до самой лужайки с несколькими унылыми деревцами по краям и кустом высокого папоротника в центре. Этот папоротник — прихоть тщеславного садовода — вызывал особенную неприязнь. Джуин надеялась, что своим присутствием она хоть как-то скрашивает жизнь здешних обитателей, но судить о том, так ли это, она не могла.
Через несколько минут она забежит в офис, заберет Маффи и пустится в долгое путешествие «домой» в Тутинг. Джуин подбодрила себя мыслью, что Кейт сможет понять ее переживания (она представила, как сморщится курносое лицо Кейт от сочувствия и беспокойства за нее). Пожар в доме Джуин приняла гораздо ближе к сердцу, чем Элли. Это был ее единственный дом, и его потеря, пусть временная, вызвала у нее чувство неуверенности. Долгая поездка на автобусе в школу и обратно была ужасно утомительна. Находиться в доме на Лакспер-роуд, где отсутствие Алекса было так ощутимо и где каждую минуту он мог появиться и разорвать ей душу, было тревожно. Она чувствовала себя лишней и не в своей тарелке. Но все это скрашивалось сознанием того, что они с Кейт снова были близки, что между ними опять все было в порядке.
Джуин сняла руку со спинки кресла Мэйбел и начала процесс освобождения. Она поднялась на ноги, наклонилась, чтобы поцеловать белую голову старушки, пробормотала прощальные обещания. Наконец она ушла — потрясенная, ощущая слабость в коленях.
— Возвращайся поскорей, — послышалось ей уже в дверях. Но когда она резко обернулась, Мэйбел, как и прежде, сидела без движения.
