Татьяна Дубровина - Все или ничего
— Горько!
Отобедав, Ирина вдруг засобиралась.
— Извини, мамочка, мы ведь ненадолго. У Володи много работы. Надо еще и отца навестить.
— Отца?! — мучительно скривилась Людмила Владимировна. — Ищи его свищи! Он опять на заимку подался. Леший! Совсем человеческий облик потерял!
Сердце у Ирины больно екнуло. Что с ним?
— Ничего! — решительно заявила она. — Поедем на заимку!
Через управляющего Красноярским банком Владимир с легкостью договорился и о выделении вездехода, и о проводнике из охотхозяйства.
Петька в брезентовой штормовке и высоких сапогах с удовольствием трясся в кабине вездехода по глухой таежной дороге. Его разморило. Он то засыпал, то просыпался… А Ирина по ходу высовывалась в люк, постоянно тормоша Владимира:
— Смотри, смотри! Вот этот поворот! Мы с папой здесь белку подстрелили! А в том ручье я ружье утопила… Ух, он ругался!
Вездеход остановился.
— Дальше за мной, — скомандовал проводник.
Он выдал каждому густую сетку, облепляющую лицо. Вокруг с тонким звоном кружились комары и мелкий таежный гнус.
Еще несколько часов им пришлось идти по едва приметной тропинке, то продираясь сквозь чащобу, то проваливаясь по колено в чавкающую обманчиво зеленую травку, маскирующую трясину…
Честно говоря, Петьке уже переставала нравиться эта хваленая тайга… Мошка так и норовит забраться под сетку… сапоги натерли ноги… и так растрясло в этом вездеходе, что до сих пор качает…
А Ирина наслаждалась каждым шагом.
Здесь все пахнет детством… Эти места снились ей в чужой заснеженной Москве, когда она съеживалась под интернатским одеялом… А она просыпалась и плакала оттого, что это всего лишь сон…
Дальняя заимка. В ту пору отец не брал ее сюда, слишком долгий и опасный переход…
Она покосилась на Петьку.
— Держись, немного осталось, — ободряюще шепнула она.
— Да я как огурчик! — преувеличенно бодро отозвался он.
Не хватало, чтобы еще девчонка его утешала!
На таежной поляне стояла рубленая избушка. Из приземистой трубы шел дымок. А на поперечных перекладинах у крыльца висели длинные гирлянды отборных белых грибов.
Они были нанизаны, как бусы, шляпки целиком с ножками, и аромат от них был покруче, чем от соуса «Кнорр»…
Еще у крыльца стояли огромные дубовые бочки с солеными груздями, моченой морошкой и еще какими-то неизвестными Петьке ягодами сине-голубого цвета…
А на крыльце стоял высокий мужчина с наброшенным на лицо капюшоном поношенной куртки, в грязных сапогах, гораздо выше колен и с рыжей, торчащей вперед бородой…
Прищурившись, он смотрел на приближающуюся процессию и недвусмысленно сжимал в руке берданку.
Ирина увидела рыжую бороду… и какая-то неведомая сила вдруг оторвала ее от земли и понесла навстречу угрюмому таежнику.
— Папка! — как в детстве кричала она, захлебываясь от восторга и широко раскинув руки.
Мужчина откинул капюшон и обнажил такую же огненную, как у Ирины, шевелюру.
— Иришка! — пробасил он, откинул ружье и шагнул навстречу.
Потом с легкостью подхватил ее на свои могучие руки и закружил вокруг себя, как пушинку. А она счастливо хохотала, теребила его густую, покрывшую все щеки бороду:
— Ну правда леший! Чудо-юдо мое таежное!
Владимир смотрел на отца и дочь восхищенно и… слегка уязвленно. В глубине души он считал себя не только ее мужем, любимым, единственным мужчиной, но и в чем-то пытался вести себя по отношению к Ирине как отец…
Но с таким отцом он и сравниться не мог!
Да и зачем сравнивать? Разве они оба не любят Иру? Разве им нужно делить ее? Она общая. И каждый из них по-своему обожает эту рыжую сорвиголову.
Владимир дождался, пока отец с Иришкой наконец оторвутся друг от друга, а потом шагнул к нему и крепко, по-мужски тряхнул руку.
«Ну и дура эта… Люси, — неприязненно подумал он. — Такого мужика променять…»
Видимо, между всеми, кто причисляет себя к настоящему мужскому братству, взаимопонимание возникает с полуслова, с полувзгляда…
— Владислав, — сказал рыжий великан. — Просто Славка.
— Владимир, — ответил великан белокурый. — Можно Вовка.
Среди этой первозданной природы, оторванные от условностей цивилизации, они вновь ощущали себя обычными мальчишками. Такими, как Петька.
Он тоже крутился рядом, с любопытством оглядывая нехитрое хозяйство таежной заимки. За углом в тени он обнаружил такое… что дыхание перехватило…
Большущая растянутая на распорках волчья шкура злобно щерилась полураскрытой пастью. Пышный бурый хвост волочился по земле… И хвост этот был величиной с самого Петьку…
А взрослые между тем не тратили времени на выяснение родственных отношений.
Рыжий великан по Иркиным глазам понял, что белокурый — ее законный и любимый супруг. И остался доволен. Другим он себе дочкиного мужа и не представлял.
На круглом спиленном пне они споро выставляли миски с моченой морошкой, солеными груздями, вяленым крепко перченным мясом.
Владимир извлек из рюкзака шотландское виски, а Владислав огромную бутыль с чистым спиртом.
Им странно было величать друг друга тестем и зятьком.
— Ну, со встречей, Вовка!
— Будь здоров, Славка!
Такие мужчины могут быть только друзьями.
Но только Петька спутал все карты. Он с вытаращенными глазами примчался из-за избушки и заорал возбужденно:
— Дядя! А волка вы сами убили?!
Рыжий великан крякнул и возмущенно поднялся. Петька испуганно отступил на шаг.
— Какой я тебе дядя?! — громогласно рявкнул он. — Я тебе теперь дед! Усек?!
Он притянул к себе ошарашенного Петьку и улыбнулся ему:
— Слава Богу! Наконец-то в семье мужики появились!
…Месяц на таежной заимке пролетел как один день. Даже на начало учебного года рукой махнули. Подумаешь, пропустит Петька месячишко! Зато сколько впечатлений наберется — на всю жизнь хватит!
Он с новообретенным рыжим дедом и по грибы ходил, и по болотам ползал за морошкой да голубикой…
А тут и сезон охоты подоспел.
Ирина с «дедом» возвращались, увешанные пернатыми трофеями, а Петька только целился дрожащими руками, нещадно мазал и завидовал удачливым охотникам…
А уж когда на кабана пошли…
Петька проснулся и открыл глаза.
Могучий, косматый кабан с оскаленной пастью все еще мчался на него, с треском продираясь сквозь заросли…
А на самом деле его присмиревшая морда красовалась над Петькиным письменным столом.
Его первый настоящий охотничий трофей!
