Пат Бут - Беверли-Хиллз
– Вперед, Джонсон, вперед! – кричал Роберт, ерзая на пластиковом стуле, установленном специально для него у границы кадра, очерченной ассистентом оператора телевизионной сети, купившей право на показ этого баскетбольного матча.
Вопли Роберта вливались в общий хор толпы, подбадривающей своих любимцев. Темнокожий Джонсон, длинный и гибкий, как червь, невесомо парил по площадке, словно танцор на раскаленных углях. Самый высокооплачиваемый игрок НБА собрал на игру в Лос-Анджелесе сплошь звездную аудиторию. Если подсчитать, сколько стоили в сумме люди, занявшие самые неудобные, но зато самые близкие к площадке места, вместе со своими женами или партнершами по развлечениям, надо было умножать нули на нули.
Весь Голливуд выполз сюда, в спортивный зал «Форум», и не быть здесь и не засветиться в первых рядах было неприлично. Роберту тоже пришлось предстать здесь и прихватить Зуки Марлоу, для которой баскетбол был все равно что турецкая грамота, но она исправно кричала в унисон Роберту, как только он соизволил разинуть рот. Но вскоре зрелище ей наскучило, и она решилась шепнуть Роберту на ухо:
– Еще долго?
– Потерпи немного, – шепнул он в ответ, радуясь тому, что они вдвоем сейчас в заговоре против всех остальных.
Слегка скосив взгляд, он полюбовался ее профилем. Она сделает этот малосъедобный фильм хотя бы годным для употребления в пищу. В наглухо запечатанном сосуде, в котором помещается съемочная группа при выезде на натуру, ему нужна была напарница по играм. Игры на площадке и игры после занимали все время. Съемки были как бы спрессованной целой жизнью, с рождениями и смертями, с интригами под стать Борджиа и с заговорами, достойными хитроумного Макиавелли. За два месяца, проведенных в жаркой пустыне, Роберт «прикипел» к Зуки Марлоу, и она, бедненькая, вжилась в роль жены, которой предстоит скорый развод.
Может быть, завтра он пнет ее ногой под округлый задик. Может быть, уже сегодня вечером. В лучшем случае будут произнесены обычные слова: «Мы пережили прекрасные мгновения. Не будем омрачать их наступающей скукой. Сохраним память о них навсегда…» Если ей повезет, он еще добавит: «Всегда можешь рассчитывать на меня, дорогая. Я готов помогать тебе продвигаться наверх… только по мере своих возможностей». Подобные слова быстро осушают слезы, и на лицах, как на медалях, запечатлеваются застывшие улыбки. А Голливуд воспримет это расставание как просто новость – не хорошую и не плохую. Девочки здесь только игрушки. Их выбрасывают, достаточно наигравшись.
Непрошеная и неприятная мысль внезапно болезненно кольнула его. Паулу почему-то обошла эта участь. Она стала – по калифорнийским меркам – благородной сеньорой. Ее замок – «Шато дель Мадрид» – интриговал таинственным происхождением своей хозяйки и превратился в улей, куда отягченные богатством клиенты несли мед.
– Хочешь отсюда смыться? – спросил Роберт у Зуки.
Зуки Марлоу излучала радость от того, что он угадал ее желание.
– Мне хочется в кроватку, – промурлыкала она.
Макэлрой сидел от Роберта через проход. Главный продюсер «Горизонта» не мог и представить, что кто-то покинет зал, когда разница в счете составляет шесть очков и за пять минут до конца матча. У него был ошеломленный вид.
– Ты уходишь? Что случилось?
Причиной ухода с матча могла была стать только глобальная катастрофа. Роберт успокоил его:
– Зуки неважно себя чувствует.
– О!
За этим возгласом многое подразумевалось. Роберт легко это вычислил и мысленно послал к черту очередного прилипалу.
– После матча будет грандиозное шоу, ты не забыл?
Роберт знал правила игры. В киноиндустрии важна не суть, а видимость. Для студии необходимо, чтобы за накрытым в павильоне столом несравненный киногерой Хартфорд облобызался с несравненным баскетболистом Джонсоном. А если между ними состоится беседа, то это дорогого стоит. Чем дольше она продлится, тем больше за каждую минуту отвалят деньжат телекомпании. Роберт просто обязан отдать себя на растерзание этому чернокожему гиганту. За их грубые мужские объятия им воздастся сторицей. Им обоим надо этим рывком двигать карьеру дальше – вперед и наверх.
– Помню-помню. – Роберт старался как можно вежливей отделаться от Макэлроя.
– Я видел твою дочку вчера за ленчем, – продолжал тот, с трудом преодолевая неистовый рев трибун. – Она была в «Доме» за одним столиком с этим гуру в женском обличье – Каролин Киркегард. Великолепная парочка, надо тебе сказать! – Он выдавил из себя комплимент, словно добавочную порцию льда на уже выставленную из автомата пластмассовую вазочку с мороженым.
– Ты идешь или нет, Роберт? – раздраженно напомнила о своем существовании Зуки.
Но Роберт не двигался. Его ноги парализовало, остановился ход его мыслей, его душа заледенела.
Кристина общалась с Киркегард! Кристина и его злейший враг! Он не мог вместить их в одну картинку, в один кадр. Последние два месяца после того, как он передал «Сансет» дочери, он с нею даже не разговаривал.
Она посылала ему по факсу данные о расходах и доходах, и Роберт с удовольствием отмечал, что цифры хотя бы выровнялись. Он хотел поздравить ее с успехом, но по телефону Кристина была вне досягаемости, за исключением одного раза, когда голос ее показался ему немного странным и отрешенным. Роберт особо не задумывался о том, что с ней происходит. Во всяком случае, она получила то, что хотела, а он – относительный покой для завершения съемок. Он воображал, что Кристина погружена в свои заботы, как и он в свои. А было ли так на самом деле? Теперь он уже был далек от этой уверенности. Слава богу, что он связал передачу акций условиями. Кристина, как бы ей этого ни хотелось, продать или каким-то другим образом избавиться от них не имела права.
Роберт с вдруг проснувшейся в нем бешеной энергией увлек Зуки за собой к выходу.
– Куда мы? – спросила она почти испуганно, заподозрив неладное.
– Я возвращаюсь в «Сансет», – бросил Роберт через плечо, даже не взглянув на обеспокоенную красотку, старающуюся уберечь свои каблучки на крутых ступеньках.
Ворвавшись в свою гостиную, Роберт обнаружил, что она не прибрана. Занавеси были не опущены. Грязный стакан нагло красовался на столе в луче вечернего солнца. Мозг Роберта мгновенно раскалился докрасна. Он метнулся в спальню. Никто не заправил постель, не сменил простыни, и давно увядшие цветы в вазах с загнившей за долгие месяцы водой издавали неприятный запах. В ванной на полочке все было разбросано, когда-то влажные, а теперь пахнущие плесенью полотенца валялись на кафельном полу. Тут же лежал трехмесячной давности «Геральд экзаминер», оставленный им в последнее утро. Даже портативный телевизор в ванной, по-прежнему включенный, бормотал что-то на малой громкости.
