Вирджиния Эндрюс - Долгая ночь
– Следи только за тем, чтобы белье и посуда были чистыми, Лилиан. Я даже могу понять, зачем назначать кого-то ответственным за все это и платить ему немного больше денег, но добавить еще двадцать пять комнат, расширить гостинную и строительство бассейна? У меня нет средств. Не знаю, какое впечатление я на тебя произвел, женившись на тебе, но у меня нет таких денег, даже если я преуспею в игре в карты.
– Нам не нужны эти деньги прямо сейчас, Билл. Я сейчас веду переговоры с местными банками. И есть один, который рад дать нам деньги под заклад.
– Под заклад? – Он начал смеяться. – Да что ты об этом знаешь?
– Я всегда умела хорошо считать. Ты видишь, как я управляюсь с расчетами. То же я делала и для папы. Полагаю, это естественно, что я занялась бизнесом, – сказала я. – К тому же очень скоро нам понадобится управляющий делами.
– Управляющий? – Он покачал головой.
– Но сначала – главное. Нам необходима эта ссуда.
– Не знаю. Отдавать под заклад отель, чтобы расширить его… Не знаю.
– Взгляни на письма наших бывших постояльцев, все они просят забронировать номер, – я показала ему пачку писем. – Мы не сможем поселить и половины. Разве ты не видишь, как теперь повернулся бизнес?
Он вытаращил глаза и просмотрел несколько писем.
– Гм. Даже не знаю.
– Я думала, ты гордишься тем, что хорошо играешь в карты. Здесь не больше риска, чем в картах, не так ли?
– Ну и рассмешила ты меня, Лилиан. Я привез сюда маленькую девочку, или ту, которую считал маленькой девочкой, но ты очень быстро освоилась. Я знаю, что работники отеля уважают тебя даже больше, чем меня.
– Ты сам виноват. Тебя не бывает на месте, когда ты им нужен, зато я всегда здесь.
Он кивнул. Хотя отель его интересовал не так, как меня, но ему хватало ума понять, что нельзя упустить эту возможность.
– Хорошо. Договорись о встрече с банкирами и посмотрим, что из этого выйдет, – заключил он. – И клянусь, – произнес он, вставая и глядя на меня. – Не знаю, гордиться ли тобой теперь или бояться. Некоторые мои друзья уже подтрунивают надо мной и говорят, что в нашей семье ты носишь брюки, а не я. Не уверен, что мне это нравится, – возмущенно добавил он.
– Ты знаешь, что ты тоже носишь брюки, Билл, – сказала я, слегка кокетничая. Он улыбнулся. Я уже знала, как легко польстить ему и переманить на свою сторону.
– Да, и пока ты тоже об этом знаешь, – сказал он. Видимо, я показалась достаточно покорной, но и менее напуганной. Как только Билл вышел, я связалась с молодым юристом по фамилии Апдайк, которого мне рекомендовал один из бизнесменов-постояльцев Катлерз Коув. Апдайк произвел на меня хорошее впечатление и я наняла его как нашего представителя для деловых сделок. Он помог нам быстро получить ссуду, и мы начали расширение, которое продолжалось последующие десять лет.
Моя работа в отеле не давала мне возможности ездить в Мидоуз чаще, чем два раза в год. Билл сопровождал меня только в первый приезд. Каждый раз приезжая, я видела, что имение все глубже утопает в нищете и ветшает. Чарлз давно смирился с этим, продолжая хоть как-то поддерживать все это хозяйство, чтобы обеспечить основные потребности.
Папа обычно жаловался на налоги и расходы. Но Вера говорила, он все реже уезжает из дома и почти не играет.
– Возможно, ему уже нечего проигрывать, – предположила я, и Вера согласилась.
Долгое время папа едва обращал внимание на меня или Билла. Но я знала, что его интересует моя новая жизнь, и его впечатлили моя одежда и новая машина, что давало повод попросить у меня денег. Но его гордость южанина, его самонадеянность удерживали от этой просьбы. Не было смысла давать ему деньги, так как они все равно были бы проиграны в карты или потрачены на виски. Поэтому я всегда старалась привезти какие-нибудь милые вещицы для Лютера и Шарлотты.
С каждым годом Шарлотта все больше внешне начинала походить на папу. Она росла высокой и крупной и ее длинные пальцы и руки были слишком велики для девочки ее возраста. То, что мы долгое время не виделись, отразилось на ее отношении ко мне. Когда ей было пять лет, она едва меня узнавала, каждый раз когда я приезжала. Когда я с ней разговаривала и играла, то заметила, что ей нужно больше времени, чтобы сообразить, чем следовало бы. Она не могла сконцентрировать свое внимание. Ее просто зачаровывало что-нибудь блестящее, и она могла часами крутить это в руках, но ей не хватало терпения, когда дело доходило до счета или изучение букв. Как только Шарлотта достигла школьного возраста, Лютер стал брать ее с собой в школу как можно чаще, но она быстро отстала от своих сверстников.
– Ты бы видела как Лютер заботиться о ней, – сообщила мне Вера во время одного из моих приездов. – Он не позволяет ей выходить на улицу без платка, если там слишком холодно, и тут же загоняет ее домой, как только закапают первые капли дождя.
– Он очень серьезный и взрослый для своего возраста, – сказала я. Так оно и было. Я еще никогда не видела такого маленького мальчика, который бы так внимательно мог сосредоточиться на чем-либо и имел такое чувство юмора. Он следил за собой, как маленький джентльмен, и как говорил Чарлз, оказывал уже существенную помощь на плантации.
– Клянусь, этот мальчишка соображает в механизмах уже почти так же как я, – говорил мне Чарлз.
Когда бы я не посещала плантацию, я некоторое время проводила на семейном кладбище. Так же как и все здесь, оно нуждалось в нежном и заботливом уходе. Я вырывала сорняки и сажала цветы. Я убиралась как могла, но природа, казалось, хотела овладеть Мидоуз и с жадностью поглотить его новой порослью. Иногда, уезжая, я оглядывалась и желала, чтобы дом развалился и ветер далеко разметал бы его на кусочки. Лучше бы он исчез, думала я, чем он будет медленно умирать, как мать Билла, запущенный, похожий на засохшую корку.
Ничто особенно не изменилось, поскольку в этом была заинтересована Эмили. Она никогда не получала особой радости и удовольствия от плантации, когда та еще процветала. Ей было все равно как растут цветы, аккуратные живые изгороди, яркие магнолии или глицинии. Если бы она выглянула в окно и посмотрела на мир своими серыми глазами, все вокруг ей показалось бы бесцветным. Она жила в черно-белом мире, в котором только ее религия была сетом, а дьявол постоянно пытался навязать тьму.
Эмили становилась все выше и тоньше, и ни что еще не вызывало во мне такого тягостного чувства. Она все еще твердо придерживалась своих детских убеждений и предрассудков. Однажды после очередного моего визита, она проводила меня до машины, сжимая в своей костлявой руке ту самую старую Библию.
– Всем нашим молитвам и хорошим делам воздастся, – сказала она мне, когда я повернулась, чтобы попрощаться. – Дьявол здесь больше не живет.
