Ева Модиньяни - Корсар и роза
— Все мои дела пойдут прахом, — сказал он Лене однажды ночью.
Спартаку никак не удавалось заснуть, отчасти из-за одолевавших его тревожных мыслей, отчасти оттого, что поминутно подавал голос новорожденный Джованни, их второй ребенок, перепутавший день с ночью.
— Ради бога, не надо так паниковать. Ты же всегда говорил, что земля признает только смену времен года, а не правительств, и что кушать людям надо каждый день. Стало быть, ты по-прежнему будешь торговать удобрениями, кормами и пенькой, — сказала Лена, пытаясь успокоить не только его, но и самое себя.
— Я всю жизнь старался держаться подальше от политики, но вот сегодня пришлось вступить в фашистскую организацию, — признался Спартак с горечью. — До сих пор на душе так гнусно, глаза б мои на белый свет не глядели.
— Это было действительно необходимо? — нахмурилась Лена.
— Я стал получать угрозы в Равенне. Анонимные письма. Меня называли диверсантом и антифашистом.
— О господи! Когда же это случилось?
— Эта история тянется уже несколько месяцев. Я тебе ни о чем не рассказывал, не хотел пугать понапрасну. И потом… Граф Сфорца всегда старался приуменьшить опасность. Говорил, что не стоит волноваться из-за кучки подонков. А теперь и он сильно встревожен.
Лена встала с постели, взяла на руки младенца и принялась укачивать его, сунув ему в рот соску, смоченную в сахарном сиропе.
— Погоди, я что-то не пойму, — сказала она. — Теперь, когда ты записался в эту их организацию, о чем тебе тревожиться?
— Да противно мне, тошно, понимаешь? С какой стати кто-то будет мне указывать, на чьей стороне я должен быть! Вступить в фашистскую партию — значит, пойти против собственной совести. Я не вынесу такого позора. И не очень-то обольщайся: они знают, что я на самом деле о них думаю, и верят в мою преданность фашистскому делу не больше, чем ты, к примеру, в сказку об ослиной шкуре. До сих пор меня не трогали, потому что у меня есть влиятельные друзья. Но настанет день, когда им тоже придется уступить давлению, и они больше не смогут мне помочь.
— А что говорит граф? — спросила Лена.
— Он влип по-крупному. Ему вручили партбилет, а он его вернул, перечеркнув крестом дикторскую фасцию[50].
— О боже, до чего он безрассуден! Он хоть понимает, чем рискует?
— Прекрасно понимает. Но он говорит, что в его возрасте ему уже безразлично, что с ним станется.
— А о своей жене он подумал?
— Одетта исчезла. Ей приходится где-то прятаться из-за новых расовых законов. Кажется, я тебе уже говорил: им известно, что она из еврейской семьи.
— Бедняжка. Что мы можем сделать, Спартак?
— Не знаю. Пока что я тебя прошу вернуться в постель. Малыш уснул. Положи его здесь, рядом с нами. И обними меня, любовь моя.
Лена забралась в постель и прижалась к Спартаку. Они долго лежали, не двигаясь, погруженные в свои горькие размышления.
— Мама, я пить хочу, — раздался детский голосок из соседней комнаты, где спала шестилетняя Миранда. Ее, вероятно, разбудил плач младшего братика, и теперь она требовала своей доли внимания.
— Неужели эта пара сопляков ни на минуту не может оставить нас в покое? — возмущенно воскликнул Спартак.
— Это ты мне? — спросила девочка, появляясь на пороге родительской спальни в ночной рубашке до пят.
— Да, тебе. Джованни еще маленький, но ты-то уже большая, можешь сама о себе позаботиться.
Миранда разревелась в голос.
— Это нечестно! Джованни спит с вами в большой постели, а я должна оставаться одна!
— Боже, пошли мне сил! Сладу нет с этой девчонкой, — проговорила Лена, чувствуя, что бесконечные капризы дочери вот-вот выведут ее из терпения. Она беспокоилась не меньше мужа, и ее нервы были на пределе.
— Ладно, давай залезай и ты в большую постель, только прекрати этот рев. — Спартак, как всегда, поддался на шантаж, будучи не в силах в чем бы то ни было отказать своей обожаемой доченьке.
В два прыжка Миранда забралась под одеяло, разбудив при этом только что уснувшего Джованни.
— Видишь, что ты наделала? — рассердилась Лена. — Если Джованни и дальше будет так заливаться, кончится тем, что мы разбудим бедную Финни, а она и так целыми днями на части разрывается, и все из-за вас.
— Я пошел. Лягу в конторе, — объявил Спартак, поднимаясь с кровати и хватая подушку.
— Ой, нет, папочка, миленький, пожалуйста, я хочу быть с тобой, — умоляюще запричитала Миранда. — Честное слово, я буду лежать тихо-тихо и сразу засну.
— Что-то не верится, — проворчал отец с деланной суровостью. — Из-за тебя у нас с матерью нет ни минуты покоя.
— Даже когда вы «делаете любовь»? — ангельским голоском спросила девочка.
Ни Спартак, ни Лена не смогли удержаться от смеха. Все горести были забыты, они обнялись и погрузились в долгожданный сон.
Сон оказался кратким: внезапно их разбудил телефонный звонок. Лене сразу же вспомнился другой случай, когда звонок телефона, возвещавший несчастье, разбудил их глубокой ночью. На этот раз она крепко зажмурилась, зажала ладонями уши и сказала:
— Случилось что-то ужасное, и я ничего не хочу об этом знать.
Но тотчас же вскочила с постели и побежала вслед за мужем. Спускаться в контору не требовалось, теперь у них имелся отводной аппарат в квартире.
Спартак поднял трубку, Лена прижалась к нему сзади, вытянув шею. Дети, к счастью, не услыхали звонка и продолжали мирно спать.
Спартак выслушал невидимого собеседника, задал несколько коротких вопросов, потом прошептал в трубку:
— Выезжаю немедленно.
Лена молча уставилась на него. Спартак взял ее за руку и повел на кухню.
— Свари мне кофе, любовь моя. — Он сел за стол и обхватил голову руками.
Лена смотрела на мужа не отрываясь. Ему недавно исполнилось тридцать четыре, два года назад они наконец-то смогли пожениться. Он был по-прежнему хорош собой и казался ей даже более желанным, чем раньше, когда они только познакомились. Но его улыбка утратила прежний ослепительный задор, взгляд стал суровым, а возле рта залегли горькие складки, исчезавшие лишь в те минуты, когда они бывали вместе одни, отгородившись от всего остального мира.
Не смея ни о чем его расспрашивать, она принялась хлопотать у плиты. Вода моментально нагрелась и закипела в маленькой кофеварке, Лена поставила ее на небольшой хромированный поднос рядом с сахарницей и кофейной чашечкой. Все это она подала на накрытый клеенкой в цветочек кухонный стол, а потом села напротив мужа.
— Звонил Козимо, — пояснил он.
Лена прекрасно помнила старого дворецкого графа Сфорцы, научившего ее прислуживать за столом.
