Вайолет Винспер - Горек мёд
Они пообедали в оригинальном старинном ресторанчике, а потом нашли уединенную бухточку за дюнами и лениво растянулись на песке. Домини свернулась клубочком, положив голову на согнутую в локте руку Поля, слушала море и необычное для нес биение мужского сердца под своей щекой. В сознании мелькнула мысль, что она может поссориться с мужем из-за того, что он самовольно оторвал ее от Фэрдейна с легкостью мародера, солдата фортуны, но сейчас ей слишком тепло на солнце и приятно, что он рядом.
Через некоторое время, играя ее мягкими волосами, он сказал:
— Домини, я хочу попросить дать мне обещание, и буду надеяться, ты сдержишь слово.
Домини всмотрелась в его лицо. Оно стало строгим, и она снова подумала, что он совсем незнаком ей. Широкие плечи и сильное, волевое лицо все еще пугают ее.
— Какое обещание я должна дать, Поль? — поинтересовалась она, разнежившаяся на солнышке и послушная.
— Оставаться со мной, что бы ни произошло между нами сейчас или завтра, когда мы уедем в Грецию, — ответил он.
Она села и убрала от лица свои медовые волосы. Далеко в море большой черный баклан нырнул за добычей и полетел к скале, держа в мощном клюве бьющуюся рыбу. На скале он спокойно устроился поесть. Домини снова перевела взгляд на смуглое лицо Поля.
— Что может произойти, Поль? — ей показалось, солнце стало меньше греть, и она натянула на плечи жакет.
— Ты можешь снова возненавидеть меня. — Он видел, как она прикусила губу, и усмехнулся. — Вижу, ты тоже считаешь это возможным.
— Поль, — она потянулась к нему и взяла за руку, — ты пугаешь меня. Мы были счастливы сегодня… это может продолжаться.
— Кто может сказать, что будет завтра? — он пожал плечами, и казалось, вокруг рта его легли тени, когда он поднял медного единорога и пальцами стряхнул с него песок.
— Ты знаешь, что символизирует единорог, Домини? Она покачала головой и почувствовала, как ее сердце стискивают ледяные пальцы страха из-за неожиданной перемены его настроения. И десяти минут не прошло, как он обнимал и целовал так, что она совершенно задохнулась, теперь же казался грустным. Это впечатление усиливалось тем, что он снова надел темные очки.
— Единорог, — сообщил он, — символизирует самую непрочную вещь в мире истинное счастье. Это существо создано мечтой, и счастье соткано из того же материала. Для одних оно пронизано горем и болью, но никогда не будет полностью разрушено. Для других, если в самой его основе есть хотя бы небольшой порок, оно может разлететься на мелкие осколки при малейшем проявлении несчастья. Ткань нашего счастья несет в себе порок с самого начала, мы оба это знаем, Домини.
От его слов она поежилась, ей даже показалось, что солнечный свет заколебался, как пламя свечи от сквозняка.
— Я должен получить от тебя обещание, что ты останешься со мной, что бы ни произошло. — Он прикрыл ладонью ее левую руку.
В словах был подтекст. Peine forte et dure,[3] — подумала она. Чувство вины заставляет его говорить так, и ее сердце растаяло, пока глаза впитывали его облик: черные курчавые волосы, шрам, о котором он не хотел говорить, и губы, что были такими нежными, но могли казаться очень твердыми.
— Хорошо ли, плохо ли, ноты мой муж, — сказала она. — Мы не можем разрушить эти узы, если даже разрушится все остальное.
— Значит, ты дала слово, — настаивал он.
— Я дала тебе слово, Поль.
Он вздохнул чуть слышно, потом взял в рот тонкую сигару и раскурил ее. Но его мысли все еще оставались далеко; пламя от спички обожгло ему палец прежде, чем он погасил ее.
Домини наблюдала за ним, довольная, что через несколько минут он начал успокаиваться.
— А ведь ты не совсем грек, верно, Поль? — неожиданно спросила она. Он сидел к ней боком, а после этих слов повернулся, чтобы посмотреть на нее.
— Как ты определила? — насмешливо поинтересовался он.
— По твоим глазам, когда их вижу, и фигуре.
— Моя бабушка была англичанкой. — Он улыбнулся, сверкнув крепкими белоснежными зубами. — Какое отношение имеет моя фигура к тому, что я не стопроцентный грек? Разве древние греки не были высокими?
— Аполлон, наверное, был очень высоким, — улыбнулась она, потом опустила взгляд на свои пальцы, просеивавшие песок. — Ты решил жениться на англичанке потому, что твоя бабушка тоже из Англии?
— Не совсем. — Его пальцы разыскали в песке ее руку. — Британские женщины обладают определенным очарованием, особым дразняще-холодным качеством.
— Ты хочешь сказать, что мы не выставляем напоказ наши чувства? — слегка посмеиваясь, спросила она.
— Именно так, — улыбнулся он. — Они непредсказуемы.
— Ты знаком со многими моими соотечественницами, Поль?
— Не ощущаешь ли ты определенную долю ревности? — насмешливо осведомился он.
— Нет… — Она нервно засмеялась, когда он схватил ее за руки и медленно притянул к себе на грудь.
— Варвар! — ощущая его мужественность, она спрятала лицо у него на груди, опаленная вызванными им чувствами.
— Ультрасовременные люди не очень реальны, моя сабинянка, — проговорил он, вдыхая запах ее волос. — Я все еще пугаю тебя? Неужели я с этим шрамом был страшен тебе прошлой ночью? Ты же не была напугана, когда я обнимал тебя так, что наши сердца бились, как одно.
— Я… я не могу говорить об этом, — от смущения глухим голосом выговорила она. — Во мне нет ничего греческого.
— Даже в сердце? — Домини почувствовала, как поднялась его грудь под ее горящей щекой, потом сигара, не докуренная наполовину, полетела далеко в песок, руки сомкнулись вокруг нее и она почувствовала, как начала таять. Ощущение было одновременно пугающим и возбуждающим, но на этот раз он целовал ее так, будто хотел навечно приковать к себе. И ощущая на нежных губах требовательные поцелуи, она чувствовала, что никогда не сумеет понять ни его, ни силы, управляющей им.
Чего он хотел? Ее любви? Но как она могла сказать, что любит, если не может понять своих чувств к нему?
Они вернулись на виллу, когда день уже подходил к концу. В холле нашли желтый конверт на подносе для писем около телефона.
Это была телеграмма, адресованная Домини, и она онемевшими пальцами открыла конверт. Поль следил, как она читала телеграмму, его лицо казалось бесстрастной маской.
Она с головы до ног окинула его взглядом, как будто проспала все эти восемнадцать часов и теперь проснулась. Проснулась и ненависть, дремавшая в ней.
— От твоего дяди, разумеется? — небрежно поинтересовался Поль.
Она молча подала телеграмму. Там было написано:
«Узнал о чеках от Дуга. Прошлым вечером звонил Полю. Возвращайся домой, дорогая!»
