Марселла Бернстайн - Обет молчания
Майкл взобрался на кафельный бортик. В зале было душно, но его трясло как в ознобе. Наверху чей-то голос отдавал распоряжения:
— Наклоните ему голову, еще ниже, он наглотался воды…
Майкл спиной ощутил прикосновение. Оглянувшись, он увидел желтую пластиковую доску, которая покачивалась на встревоженной поверхности воды. Тут же плавали и нарукавники.
Отец Майкл вышел из воды, один из спасателей, австралиец с гладкой загорелой кожей, накинул ему на плечи полотенце.
— Ты был молодцом. А теперь иди в душ, отогревайся. Мы позаботимся о мальчике.
Женщина сидела на полу около сына, чье худенькое тельце расслабленно лежало напротив, лицо его было бледным, волосы прилипли к голове. Он выглядел совсем маленьким, на вид не более четырех лет. Его сестра устроилась у его ног и трогала их обеими руками.
Женщина подняла покрасневшие от слез глаза, такие же голубые, как у сына. Даже охваченная горем, она была красива, ее светло-каштановые кудри светились молодостью.
— Мне очень жаль. — Она печально покачала головой. — Простите меня.
— Нет, это вы простите меня, — сказал он задумчиво. — Это мне у вас нужно просить прощения. Я видел, что мальчик бегал один. Мне следовало проследить за ним. Я совсем не… — Он замялся. — Боюсь, я совсем не умею обращаться с детьми.
Она, казалось, не слышала его.
— Сама не знаю, как это произошло. Я никогда не разрешаю ему подходить близко к воде. Сто раз ему говорила, но он такой сорванец, за ним не уследишь… — Ее голос прервался беззвучным всхлипыванием.
Отец Майкл присел на корточки подле нее.
— Успокойтесь, все хорошо. Его жизнь вне опасности. Он этого больше не сделает. Не казните себя.
В порыве благодарности она потянулась к Майклу, свободной рукой обняла его за шею и поцеловала в щеку. Она не заметила его инстинктивной ответной реакции, которую он не мог сдержать, мышцы его тела напряглись. Слишком много времени прошло с тех пор, когда женщина так открыто прикасалась к нему.
— Спасибо вам. Спасибо. Я никогда не забуду того, что вы сделали для нас. — Она слегка отстранилась. — Что с вами? Вы тоже, наверное, потрясены? С вами все в порядке?
Он долго стоял под горячим душем. Его грудь и плечи были в царапинах, оставленных мальчиком в пылу неистовой борьбы. Ранки жгло от хлорированной воды. Дома он обязательно смажет их перекисью. Он высушил волосы, надел брюки и рубашку, затем, поверх, черную сутану с рукавами-крыльями. Надевая сутану, он чувствовал, как дрожат его руки. В вестибюле отец Майкл заметил ту самую женщину, мать спасенного мальчика, она с детьми выходила из пункта оказания первой помощи. Она по-прежнему была в купальном костюме, на плечах накинуто полотенце. Ее взгляд скользнул по его одежде, не остановившись ни на секунду. Она не проявила к нему никакого интереса. Она не узнала его.
Отец Майкл сидел за большим письменным столом и смотрел в окно. Его взору открывался типичный вид центральной части Лондона с ее черепичными крышами, остроконечными шпилями и административными кварталами. После нескольких лет, проведенных в Африке, этот вид доставлял ему огромное удовольствие. Он оказался в Лондоне по воле случая. Во время визита в Дом Общества иезуитов — лондонскую штаб-квартиру ордена на Маунт-стрит, он встретил старинного приятеля, одного из полдюжины порвавших с орденом. Он на полгода уезжал в Кувейт и предложил Майклу тем временем пожить в его квартире. Две комнаты в мансарде с окнами, выходящими на террасу, были скромно меблированы, но Майклу они казались роскошными.
Он пытался сосредоточиться на странице, над которой работал, но работа не шла на ум. Перед глазами упрямо возникала одна и та же картина: маленький белокурый мальчик бежит к бассейну, в ушах звучит шум падения.
События сегодняшнего дня выбили его из колеи. Бедная женщина поцеловала его за то, что он спас ее сына. Ей следовало бы вместо этого ударить его.
Он видел, что мальчик остался один и что, кроме него, в помещении не было взрослых. Почему он не подумал о том, что ребенок был слишком мал, чтобы прыгать в восьмифутовую глубину? У любого другого хватило бы здравого смысла предугадать развитие событий. Только не у него. Он не обратил внимания. Присутствие мальчика не вызвало у него никаких чувств, кроме раздражения.
Резким жестом отец Майкл отодвинул бумаги в сторону. Каким же эгоистичным чудовищем он стал!
Он самоустранился от круговорота жизненных событий. Подобно тому как сегодня утром он плавал в пустом бассейне, он плавал по жизни, бесконечно совершая одни и те же движения, заключенный в прозрачный стеклянный сосуд. Никого не трогая. Ничего не чувствуя.
Майкл не предполагал, что все сложится именно так. В помыслах своих он всегда стремился к единству, а не к уединению. Он жаждал вместить в свое сердце как можно больше людей. В какой-то момент он сбился с истинного пути.
Он желал стать частью жизни каждого человека. Он думал, что сможет сделать жизни людей счастливее, а сегодня из-за его собственного равнодушия одна из них могла оборваться.
Обеты целомудрия, бедности и послушания Майкл принял еще в юности, отдавая себе отчет в том, что Господь не потребует от него невозможного. Эти обеты имели практическое назначение — они были призваны создать ему необходимые условия для служения Церкви. Воплощая их в жизнь, он предполагал снискать любовь Господа.
Жизнь аскета его вполне устраивала. Его мало интересовала материальная сторона жизни, собственность связывала по рукам и ногам, он же стремился только вперед. До учебы он вместе с несколькими товарищами жил в комнате, сдаваемой внаем; свои вещи — кое-какую мебель, пару гравюр, одежду он раздал знакомым. Во многих отношениях у него было гораздо меньше проблем, чем у большинства людей, которые тратили все свои силы на то, чтобы дать детям приличное образование, платить за жилье и удобства, нажить кучу добра, жесточайшим образом экономили, чтобы позволить себе отпуск в престижном месте.
Майкл обходился тем, что имел. С большой ответственностью он относился к обету послушания, живя по уставу, подобно солдату в казарме. Разумеется, он был волен решать, где ему поужинать и что надеть, в одежде не было формальных ограничений, на мессу в соборе Газы, старинной римской иезуитской церкви в стиле барокко, послушники могли приходить хоть в джинсах. Но если дело касалось принятия жизненно важных для него решений — какую работу выполнять, в какой стране жить, — тут Майкл был не властен над своей судьбой.
Непревзойденное иезуитское послушание магнитом притягивало членов группы «Папское братство». Когда Майклу было двадцать, он всей душой желал сделаться частью этого мистического союза воли и сердца, достичь высшей степени совершенства, следуя завету основателя ордена Игнатия Лойолы,[1] стать послушным и податливым, как кусок мягкого воска.
