Ольга Смецкая - Маленькая балерина
Балетные па посыпались из моего подсознания, как новогодние подарки из мешка Санта-Клауса. Я-то думала, я была уверена, что давно все забыла, что мышцы заросли и закостенели. Тогда откуда эта легкость, это чувство полета, этот восторг?
– Браво! – вдруг услышала я и остолбенела от неожиданности. Я залилась краской и медленно повернулась. Передо мной стояла молодая миниатюрная блондинка в модных солнечных очках и обтягивающем коротком сарафане. В руках она держала блюдо, накрытое бумажной салфеткой. – Потрясающе! Вы танцовщица, да?
– Бывшая… – сглотнув, ответила я.
– Тогда вы в прекрасной форме. Вот, – она протянула мне блюдо, я послушно его приняла, – это вам, по-соседски. Я вон там живу.
Она махнула рукой в сторону сказочного замка, который накануне вечером поразил мое воображение.
– У вас очень красивый дом, – улыбнулась я, справившись с минутным смятением, и пригласила незваную гостью выпить кофе.
Пропустила ее вперед, а сама пошла следом. В какой-то момент я вдруг остро ощутила чей-то пристальный взгляд. Я резко обернулась. Померещилось, или действительно чья-то тень метнулась в кусты?
Мы расположились на веранде.
Пока я разливала по чашкам кофе, раскладывала принесенное соседкой домашнее печенье, моя новая знакомая рассказала о себе. Гала – с ударением на последнем слоге! – оказалась то ли дочкой, то ли внучкой знаменитого советского художника, классика портретного жанра Василия Горелова.
Гала тоже была художницей, не такой известной, как ее великий родственник. Но видимо, достаточно талантливой и востребованной для того, чтобы содержать такой роскошный «шато».
При ближайшем рассмотрении она показалась мне гораздо старше, хотя выглядела безупречно. Эдакая престарелая Барби. Очевидно, в юности она была чудо как хороша. Огромные голубые глаза, крохотный носик, пухлые губки, нежная кожа. Теперь все это уже слегка поувяло, но старательно поддерживалось с помощью «золотых нитей», «ботокса» и силиконовых имплантаций.
Гала немного шепелявила, всего чуть-чуть, и ей, как ни странно, это очень шло.
Она широко улыбнулась, продемонстрировав великолепную работу дантиста. Оттопырив мизинчик, отхлебнула кофе из старинной фарфоровой чашки.
– Ну, так вы придете? – спросила она, вырвав меня из раздумий.
– Простите?
– Я говорю, что в субботу у меня открытие летнего сезона. Вся московская тусовка слетится. Приходите, Сашенька, будет весело.
– Спасибо, но как-то неудобно. Я никого не знаю.
– Ерунда! Все удобно! Я приглашаю. Кстати, приходите сегодня на ужин. Я познакомлю вас с местными аборигенами.
– Хорошо, с удовольствием, – легко согласилась я и посмотрела в окно. За сиреневым кустом мелькнул каштановый хвостик, перехваченный оранжевой резинкой.
– Я вчера бродила по берегу реки и видела странную девочку, – сказала я.
– Какую девочку? – спросила Гала. Фарфоровая чашка в ее руке дрогнула. – Не понимаю, о чем вы?.. Ах, это, наверное, Дашенька… – нервно хохотнула Гала и смахнула выступившую на лбу бисеринку пота. – Она больна, бедняжка. Аутизм.
– Аутизм? – поразилась я. Выросшая в семье медиков, я прекрасно знала, что это значит. Тяжелая аномалия психического развития ребенка, характеризующаяся нарушением контакта с окружающими людьми, активным отстранением от внешнего мира.
– Да, аутизм, – рассеянно повторила Гала и поспешно поднялась с места. Она одернула короткий сарафанчик и заправила за ухо выбившийся локон. – Ну что ж, мне пора. Спасибо за кофе, и непременно жду вас вечером.
Я пересекла гостиную с портретом, размышляя по пути о том, чем вызвана столь неадекватная реакция моей новой знакомой на простой, казалось бы, вопрос, миновала крохотный коридорчик и застыла перед дверью в заветную комнату. Я заглянула туда еще вчера, но так и не рискнула зайти. Теперь же, после утренних балетных экзерсисов, наконец решилась.
Это оказался репетиционный зал. Святая святых. Зеркальные стены, огромное окно, выходящее в сосновый бор, некрашеный дощатый пол и вытянутый по периметру балетный станок.
Я шагнула внутрь. Зеркала, как на ксероксе, размножили мое изображение, и создалось обманчивое впечатление, что помещение заполнилось людьми.
По левую сторону от входа притулился кособокий шкаф, соструганный неумелым плотником. Я потянула за ржавую петельку, служившую ручкой дверцы, и мне на голову посыпались пуанты. Старые, истертые, превратившиеся в лохмотья. И совершенно новые, с твердой негнущейся колодкой.
Я выбрала относительно новую пару и примерила. Туфли оказались мне впору, были размяты, атласные ленточки аккуратно пришиты.
Я встала на пуанты. Господи! Я не делала этого пятнадцать лет! Сначала запрещали врачи, а потом я сама для себя наложила на балет табу.
На меня обрушились давно забытые ощущения. Боль в исковерканных ступнях, хлюпающие кровавые мозоли, дрожащие от перенапряжения мышцы, восторг и счастье!
Мне было шесть лет, когда мама отвела меня в Большой театр на «Щелкунчик». Это было, да и до сих пор остается, самым серьезным потрясением в моей жизни. С тех пор я заболела балетом.
Поначалу мать была категорически против.
– Она искалечит свою жизнь, свое тело, – говорила мама папе по вечерам на кухне, а я, стоя под дверью, подслушивала. – У нее нет будущего. Она никогда не станет Улановой или Врублевской, не тот характер. А что такое – седьмой лебедь в четвертом ряду? Миманс – максимум на что она годится!
Но после того как я испробовала все доступные мне методы – бесконечные слезы, истерики, шантаж, – мать смирилась. Вот так и получилось, что в девять лет я стала ученицей Московского хореографического училища.
Я подошла к балетному станку и провела пальцами по отполированной временем деревянной поверхности. Интересно, кто его так окрестил? Станок… На мой взгляд, гораздо больше подошло бы название «дыба», орудие пыток. И в то же время этот кусок дерева обладал притягательной, почти мистической силой. Словно навеки впитывал в себя частичку души и тела того человека, который хоть раз его коснулся.
Мышечная память меня не подвела. Если бы я попыталась в голове воспроизвести последовательность упражнений балетного тренинга, вряд ли мне это удалось бы.
В какой-то момент я снова почувствовала чей-то пристальный взгляд. В бесчисленных зеркальных отображениях трудно было сориентироваться, но тем не менее я успела заметить бледное детское личико, прильнувшее к оконному стеклу, прежде чем оно исчезло из поля зрения.
Глава 5
День тот же
На выложенной плиткой площадке был установлен стол из ротанга. Вокруг него расставлены плетеные стулья с уютными мягкими подушками.
