Майя Шаповалова - Граница. Таежный роман. Солдаты
Он должен ее сломать.
Шорох водяных струй смолк. Голощекин вышел из столовой и рванул дверь ванной.
ГЛАВА 3
Лейтенант Столбов стремительно шел по коридору медсанчасти. Топот сапог отдавался гулким эхом, но этот блуждающий звук, способный вызвать переполох в обычной, гражданской больнице, никого не побеспокоил.
Иван открыл выкрашенную белой матовой краской дверь и заглянул в кабинет. Марина сидела за столом, торопливо заполняя чью-то пухлую медицинскую карту.
— Марина… — начал Столбов и прикусил язык: из-за двери вышла санитарка Аннушка. — Марина Андреевна, — поправился Иван, — можно к вам?
Марина кивнула.
— Ты чего взмыленный такой? — спросила Аннушка. — Горит, что ли, где?
— Горит, — улыбнувшись, ответил ей Иван.
Недаром говорят: любовь не пожар, а загорится — не потушишь. Внутри у Столбова бушевал огонь, но огонь не жгущий, а согревающий. И он знал, что отблеск этого пламени пляшет в его в глазах, и увидел, как вспыхнула Марина.
— Я пришел узнать, как чувствует себя рядовой Васютин, — нарочито официально произнес Столбов, покосившись на санитарку.
— Оклемался ваш Васютин, — улыбнулась Марина.
— Можно к нему?
— Зачем?
— Поговорить хотел.
— О чем?
— Ну так, вообще. Поддержать парня нужно.
— Раньше надо было думать, — сурово произнесла Марина. — Вообще-то не положено.
— Я понимаю, что не положено, но я вас очень прошу, Марина Андреевна.
— Да пусти ты его, Мариша, — сказала Аннушка. — Глядишь, и самострел наш быстрей на поправку пойдет, когда узнает, что за него товарищи волнуются.
— Ладно, пойдемте.
Марина встала и вышла из кабинета. Санитарка подмигнула Ивану.
— Ух! — прошептала она. — Прям Штирлиц в юбке.
Марина шла по безлюдному коридору, слушая шаги за своей спиной и приказывая себе не оглядываться. Остановилась возле двери в палату, взялась за ручку и только тогда посмотрела на Ивана.
Столбов, кинув быстрый взгляд по сторонам, потянулся к ней — Марина отстранилась и приложила палец к губам. Ей ужасно хотелось коснуться Ивана, пусть на мгновение, но ощутить хоть какое-то единение. Но нельзя. Ничего нельзя. Можно только разговаривать — глазами.
«Я так рад тебя видеть. Я скучал по тебе».
«И я скучала».
«Я пришел к тебе».
«Я знаю».
«Я люблю тебя».
«И я люблю тебя».
«А можно?..»
«Нельзя».
Вздохнув, Марина покачала головой, приоткрыла дверь и заглянула в палату: Васютин лежал, безучастно уставившись в потолок.
— Лейтенант, больному нужен покой, — сказала она строго. — У вас только десять минут. Не задерживайтесь. — Она посторонилась, пропуская Ивана. — Я зайду проверю.
Столбов постоял нерешительно возле двери, слушая стук Марининых каблуков, потом зашел в палату и остановился возле кровати. Обмотанный бинтами, Васютин по-прежнему смотрел в потолок. На сгибе локтя пластырем была закреплена игла; трубка от нее тянулась к капельнице, в которой торчал перевернутый пробкой вниз стеклянный флакон с прозрачной жидкостью. Столбов подвинул стул, присел.
— Как чувствуешь себя? — спросил он.
Не ответив, Васютин отвернулся.
Иван почесал в затылке, потом произнес бодро:
— Марина Андреевна сказала, дела у тебя идут на поправку. Жить, как говорится, будешь.
— Не буду, — прошептал Васютин. — Не хочу… Сил больше нету терпеть…
— Вот еще, — пробормотал Иван обескураженно. — Ты это, того… Что за разговор такой? Тебе сколько лет, Васютин?
— Двадцать.
— Ну вот. Значит, тебе еще лет эдак пятьдесят как минимум мучиться придется. И если ты сейчас слабину дашь, как потом жить будешь?
— Не буду, — прошелестел Васютин. Он прикрыл глаза, и ресницы выпустили, не сдержав, прозрачную слезу. Слеза медленно покатилась по щеке, оставляя мокрую дорожку.
— Да ладно тебе, Васютин, — расстроенно произнес Иван. — Все путем. Ты, главное, поправляйся, А потом…
— А что потом? — эхом отозвался Васютин.
— Суп с котом! — Столбов вдруг разозлился. — Ты чего нюни распустил? Все при тебе — руки, ноги, голова. Молодой, здоровый… — Он запнулся. — В смысле — будешь здоровый. Обижали тебя, смеялись над тобой? Накажут их…
— Не надо. — Васютин повернулся, сморгнул слезы. — Я же сам… решил…
— Ну еще бы не сам, — буркнул Иван. — Хотя зря, между прочим, разрешения не спросил.
— У кого?
— У родителей, например. Написал бы им: так, мол, и так, дорогие мама и папа, как вы смотрите на то, чтобы я застрелился? И посмотрел бы, что бы они тебе ответили.
— Шутите? — вздохнул Васютин.
— Шучу, конечно. Слушай, Васютин, а девушка у тебя есть?
— Нет.
— Будет! — уверенно сказал Иван. — Встретишь ты девушку, хорошую, красивую, полюбишь ее, а она — тебя. Потом ты женишься на ней, она детей тебе родит. А потом… Потом спросит у тебя дочка: «Что ты делал, папка, когда был молодой?» А ты ей скажешь: «Я, дочка, когда был молодой, застрелился».
Васютин распахнул глаза и недоумевающе посмотрел на Столбова.
— Как же она спросит? Ведь меня не будет?
— Дошло наконец? — усмехнулся Иван и сказал серьезно, даже жестко: — Ты не себя хотел убить, Васютин. Ты всех своих детей хотел убить. Понимаешь? И теперь, когда какая-нибудь дурацкая мысль забредет в твою голову, ты об этом помни.
— А вам-то все это зачем, товарищ лейтенант? — спросил Васютин. — Я части, наверное, сильно навредил?
— Да что ты, Васютин! — едко сказал Столбов. — Помог даже! «Это что, та самая часть, где рядовые стреляются? — спрашивают сейчас друг у друга генералы. — Надо ее как-нибудь поощрить. А Васютину орден дать — за проявленные мужество и отвагу!» — Он вздохнул. — Навредил, конечно. Себе, в первую очередь.
Васютин слабо улыбнулся.
— А вы ко мне зашли по приказу? Или по собственной инициативе?
— Ты где вырос, Васютин? — вопросом на вопрос ответил Иван.
— В деревне. А что?
— Так, ничего. А то я подумал, может, в канцелярии. «По собственной инициативе», — передразнил его Столбов. — Да, я по собственной. Потому что в том, что с тобой случилось, и моя вина есть. Ну и вообще.
— Да что вы, товарищ лейтенант, вы тут совсем ни при чем.
— При чем, Васютин, при чем. — Иван вздохнул и поднялся. — Ладно, ты давай поправляйся. И подумай, пожалуйста, как дальше жить будешь. Жить, понимаешь?
Васютин прикрыл глаза и опять отвернулся к стене.
— Я буду думать, товарищ лейтенант, — тихо сказал он. — Я много буду думать.
— Вот и молодец. Ну бывай!
Столбов поставил стул на место и направился к двери. Но открыть не успел — в палату ворвался, потрясая пустой пробиркой, замполит Сердюк. На Сердюке была полосатая пижама и шлепанцы. Пижамная куртка едва сходилась на его необъятном животе. Вид у майора, которого Столбов привык видеть исключительно в форме, был настолько ошеломительным, что Иван растерялся.
