Дженнифер Уайнер - Чужая роль
— Привет, — в третий раз повторил Джим, тряся головой как болванчик и крепко держась за края полотенца. Мэгги коротко кивнула. Они постояли еще немного: Джим чувствовал себя ужасно нелепо в своем полотенце, Роуз с тоской взирала на капавший с манжет кофе, Мэгги по очереди оглядывала обоих, не теряя, впрочем, спокойствия.
— Она приехала вчера ночью, — пояснила Роуз. — Была на вечере выпускников и…
— Не думаю, что его интересуют подробности, — перебила Мэгги. — Может, как все остальные, подождать выхода «Настоящей голливудской истории».
— Прости, — сказала Роуз.
Мэгги фыркнула, развернулась и шагнула в гостиную. Роуз только вздохнула.
— Прости, — повторила она, — с ней всегда так. Для нее все игра.
Джим понимающе улыбнулся.
— Слушай, я тоже хочу узнать, в чем дело. Только дай мне минуту. — Он кивком показал на ванную.
— Ой… извини, конечно…
— Не волнуйся, — прошептал он, потершись щетиной о ее щеку и нежную кожу шеи. Роуз затрепетала, и остаток кофе в чашках опасно плеснулся.
Еще до ухода Роуз и Джима Мэгги вернулась на диван. Из-под одеяла выглядывали ступня и гладкая голая икра. Роуз была уверена, что сестра не спит, что все это — изгиб загорелой ноги, алые ногти на пальцах — лишь спектакль, не слишком тонкий расчет.
Поэтому она поскорее вытолкала Джима в коридора размышляя о том, что сама была бы не прочь оказаться на месте сестры: изобразить классическое, кошачье, голливудское пробуждение, когда косметика смазана, а ты сама выглядишь фантастически роскошной — заспанная, с чуть трепещущими ресницами и улыбкой. И вот теперь Мэгги, перепачканная косметикой, выглядит роскошной и сексуальной, пока сама она суетится, как Бетти Крокер[9], предлагая всем кофе.
— Ты сегодня работаешь? — спросил Джим. Роуз кивнула.
— Работа по выходным, — задумчиво протянул он. — Я уже и забыл, что такое быть помощником адвоката.
Поцеловал ее на прощание — короткий дружеский клевок в щеку, — поискал в бумажнике квитанцию на парковку.
— Ха, — нахмурясь, буркнул он, — я мог бы поклясться, что здесь была сотня.
«Мэгги! — подумала Роуз, нашаривая в бумажнике двадцатку. — Мэгги, Мэгги, Мэгги, которая всегда заставляет платить меня».
2
Утром Элла Хирш, проснувшись, лежала в постели, мысленно перебирая и оценивая собственные бесчисленные недуги, болезни и хвори. Начала с то и дело подворачивающейся левой щиколотки, поднялась к пульсирующему болью правому бедру, подумала о кишечнике, казавшемся одновременно пустым и скрученным в комок, двинулась вверх: груди, с каждым годом все больше усыхавшие, глаза (операция по удалению катаракты в прошлом месяце прошла успешно) — и добралась до единственной гордости — волос, не по моде длинных, выкрашенных в теплый рыжеватый цвет.
«Неплохо, неплохо», — подумала Элла, свесив с кровати сначала левую ногу, потом правую и ощутив ступнями прохладный, вымощенный плиткой пол. Ее муж Аира никогда не любил плитку.
— Слишком холодная, — брюзжал он. — Слишком твердая.
Поэтому пришлось расстелить ковер во всю комнату. Бежевый.
В тот день, когда окончилась шива[10] по Аире, Элла сняла телефонную трубку, и через две недели ковер исчез. Осталась плитка: кремово-белый мрамор, приятно гладкий под ногами.
Элла уперлась руками в бедра, покачалась взад-вперед и с легким стоном выбралась из огромной постели — второго приобретения в жизни без Аиры. Сегодня, в понедельник после Дня благодарения, «Голден-Эйкрс» — «поселок для престарелых, но активных членов общества» — был необычайно тих, поскольку большинство «активных членов общества» проводили праздники с детьми и внуками. Элла тоже отметила. По-своему. Поужинала сандвичем с индейкой. И сейчас, застилая постель, планировала день: завтрак, потом дописать стихотворение, потом доехать на трамвае до автобусной остановки, а оттуда — в приют для животных, где предстоит еженедельное добровольное дежурство. После ленча можно немного вздремнуть и, может быть, почитать часок-другой: она уже почти записала на магнитофон книгу рассказов Маргарет Атвуд для слабовидящих. Ужин подают рано, самое позднее — в четыре, как кто-то пошутил. Забавно, потому что верно… да, и сегодня в клубе вечер фильмов. Очередной пустой день, до отказа заполненный мелкими делами.
Она сделала ошибку, перебравшись сюда. Переезд во Флориду был идеей Аиры.
— Начать сначала, — повторял он, разложив брошюры по всему кухонному столу, и свет лампы, играя крохотными зайчиками, отражался от его лысины, золотых часов и обручального кольца. Элла почти не смотрела на блестящие фотоснимки: песчаные пляжи, прибой и пальмы, белые здания с лифтами, пандусами для инвалидных колясок и душами, опоясанными поручнями из нержавейки. Она думала только о том, что «Голден-Эйкрс» и дюжины подобных поселков для престарелых могут стать неплохим убежищем. Вернее, укрытием. Никаких бывших друзей и соседей, пристающих с разговорами на почте или в магазине. Которые, доброжелательно потрепав рукой по плечу, будут участливо спрашивать:
— Ну, как поживаете? Как держитесь? Сколько уже прошло?
Она была почти счастлива. Полна надежд, когда складывала вещи и закрывала мичиганский дом.
Она не знала. Не предполагала. Представить себе не могла, что центр и смысл поселка для престарелых — дети.
«Этого в брошюрах не было», — горько думала Элла. Каждая гостиная, в которую она входила, была забита снимками детей, внуков и правнуков.
«Моей дочери нравился этот фильм». «Мой сын купил точно такую же машину». «Моя внучка поступает в колледж». «Мой внук сказал, что этот сенатор — мошенник…»
Элла старалась не общаться с другими женщинами. И постоянно искала себе занятия. Приют для животных, больница, «Милзон-уилз», расстановка книг в библиотеке, оценка товаров в благотворительном магазинчике, колонка, которую она писала для еженедельной газеты поселка.
В это утро Элла сидела на кухне за чашкой чаю, любуясь отблесками солнца на кафельном полу и положив перед собой блокнот и ручку. Нужно закончить стихотворение, начатое на прошлой неделе. Не то чтобы она считала себя великой поэтессой, но Льюис Фелдман, редактор «Голден-Эйкрс газет», в отчаянии обратился к ней, когда штатная поэтесса сломала шейку бедра. Крайним сроком была среда, и Элла хотела освободить вторник для правки.
«Лишь потому, что я стара» — такой она придумала заголовок.
Лишь потому, что я стара,
И шаг не столь упруг,
И волосам седеть пора,
