Наталья Сафронова - Мозаика любви
— Нет, это я пыталась отстоять независимость. Пришла, а он сидит с таким видом, будто я ему денег должна. Ну, знаешь, как он умеет. А потом пошел тебе жаловаться: мол, ты спишь, детка, а мать твоя домой за полночь явилась. Редкая зараза наш котик! Чайку хочешь? — заискивающим тоном предложила мать.
— Давай. А ты что тут делала? Фотографии смотрела? — полюбопытствовала Даша.
— Не только, в наших бумагах хотела кое-что найти, — наливая воду в чайник, откликнулась Таня.
— А что именно? Секретное что-нибудь? — Девочка не могла упустить возможность разузнать взрослые тайны.
— Да, это было большим секретом двадцать шесть лет назад, — усмехнулась загадочная мать.
— А сейчас? — погрустнела разведчица.
— Сейчас тоже оказалось тайной для одного человека, замешанного в эту историю. Сырок глазированный будешь? — решила перевести разговор мать.
— На утро останется? — спросила Даша, подтвердив расхожее мнение о практичности современных подростков.
— Нет, последний, — пошарив в холодильнике, констатировала хозяйка.
— Тогда давай сушки со сгущенкой, — быстро сориентировалась в ситуации девочка, сообразив, что в час ночи ей не будут рассказывать о вреде сладкого для зубов. — А ты мне свои секреты покажи.
— Да, ты приключения Блинкова-младшего меньше читай, а то тебе везде будут клады и шпионы мерещиться. — Мама подвинула дочке чашку и добавила: — Секрет совсем обыкновенный — мои детские стихи.
— Как? Ты тоже стихи писала? — Дашка от удивления утопила сушку в банке.
— Та-а-к! — пропела в ответ мать. — Что значит тоже? Ну-ка, давай рассказывай, давно ли ты у нас стихотворишь?
Проговорившееся дитя покраснело, потупилось и стало усердно жевать.
— Хватит скромничать, все свои. Интересно же посмотреть, как зарождается талант, Дашка, давай читай!
— Мам, сначала ты, ладно? — вцепившись в кружку, как в спасательный круг, попросила девочка.
— Ну, ладно, пожалуйста. — Татьяна протянула дочери сложенный листок: — На, прочти сама.
— Прикольно, особенно про цепь, — с подростковой немногословностью похвалила дочь. — Это тебе сколько лет было?
— Всего на год больше, чем тебе сейчас, — с удивлением отметила мать.
— А о ком это ты? — Дитя смотрело в корень.
— О Маке, я в него была влюблена с восьмого класса. — И, не желая задерживаться на этой теме, напомнила: — Ну теперь давай ты, доставай свои стихи или наизусть помнишь?
— Помню, конечно. Но лучше я тебе написанные принесу.
Дашка скрылась в недрах темной квартиры. Через несколько мгновений раздалось раздраженное Васино мяуканье, затем какое-то шуршание, из чего прислушавшаяся к звукам в ночной тишине дома мать поняла: «Похоже, кот охраняет ее сокровища. Значит, прячет их в кресле, и правильно». Дочь появилась на кухне, щурясь на яркий свет и прижимая к голому животу, не прикрытому пижамой, тетрадку в яркой обложке.
— Мам, ты только прочти то, что я тебе открою, а остальное не смотри, обещаешь? — настороженно глянув из-под челки, попросила она.
— Не бойся, мы люди приличные, читать чужие дневники и письма не приучены, — засмеялась заинтригованная Татьяна. На раскрытой странице она прочла, стараясь не отвлекаться на орфографические ошибки, стихотворение под названием «Синяя ночь».
— Очень даже хорошо. Ночной этюд в синих тонах, — одобрила Таня и, нагнувшись, чмокнула дочку в умненький лоб. — Продолжай писать, а там посмотрим, что из этого выйдет.
— Мам, тебе правда понравилось? — краснея от удовольствия, спросила юная поэтесса. — Мне кажется — там рифма кое-где дурацкая.
— Дашуль, я тебе как профессиональный редактор говорю, стихи очень даже приличные. Ошибки есть, но дело не в них, а в том, что ты схватила настроение, ритм, образ. Если тебе нравится писать, то не ленись, работай. Чтобы получилось одно достойное стихотворение, надо написать десяток плохих.
— Мам, а ты почему перестала писать? Ленилась, значит? — удивилась дочка, уверенная в безграничной материнской работоспособности.
— Я думала, что этому надо учиться, — призналась Татьяна.
— А разве нет? — Ребенок был потрясен тем, что мать смогла поставить под сомнение такое святое слово, как учеба.
— Надо, но я решила, что сначала научусь, а потом буду писать.
— Но ведь ты же не стала писателем, почему? — запуталась девочка.
— Когда очень много знаешь, то становишься как сороконожка, которая пока не ведала, что у нее сорок ног, спокойно себе ходила. Но стоило се спросить, откуда она знает, с какой ноги надо начинать движение, сороконожка задумалась и больше не сделала ни шага. Вот так и я, — задумчиво глядя в черный квадрат кухонного окна, объяснила Татьяна.
— Как так? — не поняла Даша.
— Я знаю, как не надо писать, потому что работаю с чужими текстами и вижу в них глупости, ошибки, несуразицы. Поэтому, задумав что-то написать сама, принимаюсь прежде всего как сороконожка выбирать, с какой ноги начать, и остаюсь на месте. Да и кому мои стихи или проза сейчас могут быть интересны? Время упущено, поэтому, ребенок, не повторяй мои ошибки, твори, не задумываясь о правилах. Что надо будет, я тебе объясню. А сейчас немедленно в кровать и можешь предаваться там поэтическим грезам хоть до утра, — скомандовала Татьяна, превратившись из подружки в строгую мать.
— Спокойной ночи, мам. Ты ложишься? — Девочка надеялась продлить столь неожиданную беседу.
— Да, и засну раньше тебя, — пресекла Татьяна эту попытку продолжить затянувшийся вечер.
«Пора дать себе волю, пора перестать откладывать лучшее на потом!» — уговаривала она себя, ворочаясь в постели в тщетной попытке заснуть.
Таня глянула на часы, прислушалась к тишине в квартире и гулким ударам своего сердца, гонявшего разогретую воспоминаниями и выпивкой кровь в бешеном ритме спринтерского бега. Заснуть шансов не было. Татьяна встала и включила компьютер. Бульканье, похожее на отрыжку объевшегося великана, просигнализировало, что по «аське» получены новые сообщения. Рука дрогнула привычно открыть чьи-то послания и провести вечер в пустом трепе, имитирующем общение, как велотренажер имитирует поездку по осеннему лесу. «…Кстати, «Бегущая дорожка для сороконожки…» — вполне приличное название для рассказа о буднях модных чатов, — подумала Татьяна. — Но оставим его в резерве, на будущее, когда все, что варится внутри, найдет свое место на бумаге, и, кроме как об Интернете, писать будет не о чем.
Надо согласиться на новую должность, надо ходить на свидания, чаще путешествовать и творить. Мак просил найти стихи, посвященные ему. А где они? Кроме этого одного, ничего не осталось, я все уничтожила. Скромность — качество, конечно, хорошее, но нельзя же из-за этой добродетели выбросить в корзину всю свою жизнь. Наверное, каждый редактор мечтает писать, но как никто другой боится другого редактора. Надо взять псевдоним, например Татьяна Макушкина, и забыть про возможные рецензии, критиков, оценки коллег. Нет, псевдоним должен быть другим. Лучше такой — Татьяна Папина. И забавно и правда. Папа ведь ждал этого от меня, боялся спугнуть, думал, что я от него скрываю свои творения. А я их скрывала от самой себя. Неизвестно, осталось ли что-нибудь во мне? Может, у меня давно творческая фригидность? Зачем все эти годы я переживаю чужие надежды и тревоги? Зачем столько лет слушаю задушевные истории подруг, ведь не для сплетен же. Мне всегда хотелось переплавить их тревоги и радости в слова, которые тронули бы сердца других незнакомых людей. Если слезами, пролитыми на моем плече, можно оросить слова, которые прячутся во мне, то пусть они прорастут и появятся на свет. Вдруг чужая боль, прошедшая через мое сердце, тронет кого-то или поможет перенести страдание? Толя все время спрашивал меня про одноклассников. Ему хочется, наверное, сравнить его жизнь с чужими, начинавшимися одновременно. Я не могу разболтать все, что знаю, это прозвучит пошло. Например, рассказывать о том кошмаре, который случился с Юлей Костомаровой, просто невозможно. А если об этом написать? И пусть у моих рассказов о судьбах близких людей будет один заинтересованный читатель — Толя, один любопытствующий — Дашка и один критик — Галина Григорьевна. А больше мне никто и не нужен…»
