Кэтрин Лэниган - Пожар любви
Лили кивнула, наблюдая, как он воткнул вилку с длинной ручкой в сочное мясо и, перевернув его, снова закрыл крышку жаровни. Потом снял перчатки, в которых возился.
— Мама говорила тебе, кто сегодня придет?
— Да. — Лили посмотрела вниз и пнула носком выпавший уголек. — Уйма людей, которых я почти не знаю.
— Что?
— Думаю, мне будет не слишком весело. Наверняка.
— Но придет тетя Вики с Фейт. И я думаю, Зейну Макалистеру примерно столько же, сколько тебе. Стой, я вспоминаю, Ханна говорила, что ему теперь почти семнадцать. — Джей Кей положил руку Лили на плечо. — Им сейчас очень тяжело. Ее муж лежит на обследовании в госпитале Андерсона. Он болен.
— Что с ним?
— Доктора еще не знают. Поэтому-то он и проходит обследование. Будь, пожалуйста, повнимательней к Зейну. Он здесь никого не знает.
— Да, па, это плохо. Мистер Макалистер мне всегда нравился, когда я видела его в магазине, и миссис Макалистер тоже. Они все еще живут в Бандере?
— Да. — Лицо Джей Кея помрачнело, словно он вспомнил о том, что и он смертен.
Мысль о смерти претила Лили еще больше, чем ее отцу. Она не могла себе представить, что ее папочки не будет рядом. Она быстро сжала ему руку.
— Пап, не беспокойся. Я все сделаю, чтобы Зейн хорошо провел время.
— Спасибо, Лили, — сказал Джей Кей, целуя ее в макушку.
В это время Арлетта открыла дверь.
— Лили! Ты проследила за девушками?
— Сейчас иду! — И она вылетела на задний двор, прежде чем мать успела ее выругать.
* * *Девушки оказались вполне компетентными. Полдюжины круглых столиков были накрыты красно-белыми клетчатыми скатертями. На каждом столике стояли крошечный американский флаг, красные гвоздики, белые маргаритки и голубые астры. На бело-голубых металлических тарелках стояли специально сделанные к этой дате свечки. Красные хлопчатобумажные салфетки были перевязаны белыми лептами, на которых висели маленькие деревянные копии карты штата Техас. Японские фонарики были развешаны на дубах, длинные ветки которых, сплетаясь, образовывали прохладный свод над маленьким двориком. Лили обратила внимание, что садовник устроил на фоне черной деревянной изгороди бордюр из красных бегоний. По углам дворика, выложенного плиткой, были установлены огромные мексиканские глиняные горшки с красной и белой геранью. У гаража разместился бар, а огромный американский флаг, укрепленный над ним, играл роль задника. У аппарата для коктейлей суетился высокий черноволосый парень лет двадцати пяти, наполнявший его текилой, льдом и фруктовым сиропом «Маргарита».
Глядя на красный кирпичный двухэтажный дом, Лили пришла к выводу, что все было продумано до мельчайших деталей. Она в который раз подивилась, почему ее мать так выкладывается, когда речь идет о ее светских приятелях, и так редко делает что-нибудь подобное для нее и Джей Кея.
Когда Арлетта укладывала последнюю порцию гарнира в цветок, вырезанный ею из огромной красной луковицы, у нее дрожали руки. Она цепенела от одной мысли, что что-нибудь может выйти не так. Ей было необходимо, чтобы все детали были безупречны. И вовсе не потому, что большинство гостей были клиентами Джей Кея или она хотела понравиться гостям. Прием был экзаменом. Арлетта презирала экзамены, но подсознательно постоянно готовила себя к ним. Она считала, что в ее жизни любой поворот был проверкой. Она не забыла своего детства в Луизиане и того времени, когда постоянно терпела поражения.
1943 год.
Неподалеку от Гранд-Лейк, штат Луизиана
Арлетта выросла на берегах глубоко вдающихся в сушу заливов Луизианы. Ее отец, Бобби Джо Герберт, был полуграмотным деспотом, обрушивавшим свой чудовищный нрав на головы жены Мари и шестерых детей, пользуясь им, как укротитель львов пользуется кнутом. Он утверждал свою власть, держа семью в постоянном страхе. Самое яркое воспоминание Арлетты о том, как он бил ее, относилось ко времени, когда ей было пять лет. Когда он приблизился к ней, щелкая кожаным ремнем для точки бритвы, она почувствовала себя пойманным зверьком. Она навсегда запомнила запах старой кожи и перегара, которым он дышал, браня ее. Она просила прощения, но он только смеялся в ответ. Все время, пока он смеялся этим страшным скрипучим смехом, она плакала и просила. Но вдруг в голове у нее что-то щелкнуло, остужая мысли и делая их абсолютно ясными. Слезы высохли. Ярость вспыхнула в ней, как искры, высекаемые колесами поезда, когда он сходит с рельсов.
— Папа! Перестань!
— Заткнись! — крикнул он, брызжа слюной ей в лицо.
В ее взгляде был вызов. Она больше не чувствовала себя маленькой девочкой. Она понимала, что он мог убить ее, если бы захотел. В этот момент ее ненависть была безграничной. Она чувствовала себя как библейский мальчик Давид, о котором ей читала мать. Перед ней был не отец, а чудовище.
— Я тебя ненавижу! — пронзительно крикнула она.
Бобби Джо был ошарашен этим бунтом.
— Сейчас я тебя проучу!
— Нет! — неистово взвизгнула Арлетта.
В тот момент, когда он поднял ремень, она увидела его остекленевшие глаза и поняла, что он с трудом удерживает равновесие. Это спасло ее. Она бросилась вниз, проползла у него между ног, ударила его сзади под колено, потом вскочила на ноги и выбежала из лачуги.
— Господи Иисусе! — вскрикнул Бобби Джо, повернулся кругом и снова поднял ремень. Но Арлетты и след простыл.
Арлетта бежала между поросших мхом дубов по выжженной солнцем траве и высохшей грязи, там, где прошлой весной их грузовик оставил на земле глубокие колеи. Она свернула с пыльной дороги, которая вела от шоссе к их лачуге, и пошла по, как ей казалось, одной ей известной тропинке, ведущей в сторону залива, стараясь не задевать кустарник и камни. Пока она тащилась по грязной воде, она снова и снова клялась себе, что больше никогда не вернется домой.
Она отыскала свой любимый водяной дуб, ствол которого был изъеден дуплами, образовавшимися из-за многочисленных подъемов воды и засух, и вскарабкалась на него, отколупывая куски столетней коры там, где ее босые ноги соскальзывали по сухому дереву. Один из кусков порезал ей ногу, но Арлетта не обратила на это внимания. Это была небольшая плата за обретенную свободу.
Она свернулась калачиком в сердцевине дерева, укрывшего ее в своей тени. Арлетта смотрела, как вода медленно смыкалась там, где были ее следы, и прислушивалась, нет ли за ней погони. Но она слышала лишь цапель, пеликанов да шуршание пробегавших по дереву норок и мускусных крыс. Прошел час, прежде чем ее сердце перестало колотиться. Однако она готова была бежать снова, если нужно, ведомая не знающим возраста инстинктом самосохранения.
