Мария Чепурина - В подарок – чудо!
Недавно Люба прочитала, что в гимназиях в былые времена изучали латынь и древнегреческий язык. Науки преподавались сухо и формально, так, чтобы гимназист не очень увлекался физикой и химией. Порой учителя, совсем не разъясняя материала, заставляли лишь зубрить его. Считалось, что чем активней гимназисты будут думать, рассуждать и интересоваться разными науками, тем большую опасность станут представлять для государства: вдруг социализмом увлекутся! Ну и наказания, конечно, применялись в старой школе не такие, как сегодня. Словом, несмотря на то, что Люба так отчаянно мечтала оказаться в начале прошлого века, кое-что она, конечно, предпочла бы сохранить из современности…
«Учил ли Рогожин занудно, как все остальные, чтоб не привлекать к себе внимания? Или все-таки осмеливался преподавать так, чтобы ребята не только повторяли термины и факты, но и думать умели?» – думала Багрянцева, когда Инга Альбертовна окликнула её, возникнув на пороге своего музея.
– Люба, здравствуй! Заходи-ка… Время есть? Нам хватит перемены. Я даже сейчас хотела поискать тебя… Смотри!
На столе лежала наклеенная на кусок картона фотокарточка. Совсем не пожелтевшая, не потрепанная, ее, похоже, с тех давних времен никто и не рассматривал, не брал в руки. Евлампию Люба узнала мгновенно. Она совсем не изменилась, только взгляд стал решительным, смелым. Волосы на голове были свернуты в простой узел. Из-под строгого жакета выглядывал светлый воротник блузки.
Рядом с Евлампией сидел молодой человек. Люба слегка разочаровалась, увидев его. Она представляла Рогожина роковым красавцем, а тут совсем обычный парень в стареньком, затертом пиджачке, с бородкой клинышком… Что в нем интересного?
Люба осмотрела обстановку комнаты, где снялись Рогожины. Грубоватый шкаф, круглый стол, покрытый белой скатертью, кровать с железными шариками… Простые вещи!
– Это они здесь, в гимназии? – спросила тихо Люба.
– Думаю, что да. Вот только непонятно, в какой комнате.
Взгляд Багрянцевой внезапно задержался на окне на фотографии. За ним был тот же вид, что и из кабинета надоевшего французского!
Вечером, убираясь в кабинете биологии, техничка обнаружила под второй партой листок с перепиской следующего содержания:
Достала. Ничего не слышно. Когда она кончит?
Не знаю.
У тебя что по физике за контру?
3. А у тебя?
Тоже. Задушить физичку!
Да ладно душить… Пусть гуляет.
Меня бесит эта школа.
А знаешь где я щас была?
На кладбище?
Сама ты на кладбище! Я в музей ходила к И.А. Узнала – в кабинете французского раньше жил учитель-социалист.
Социализм в отстой. Анархия мать порядка!!!
Между прочим жена этого социалиста моя прабабушка. Я показала И.А. ее фотку, и она нашла, где они с мужем в своей комнате. И это кабинет французского!
И что они там делали?
На фотке?
Ага.
Просто сидели.
Я увлекаюсь более прогрессивными вещами.
Щ. сказал, что все неформалы придурки.
Он сам придурок. Но с этим покончено.
С неформалами?
Угу.
Ты теперь формал?
Я гот!!!!!!!!!!
А как это?
Я чорная и диприсивная.
Это скушно.
Ни фига не скушно!!! Это по библиотекам сидеть скушно как некоторые.
Между прочим я веду расследование.
Ну и гордись до пенсии.
А ты гордись, что «диприсивная».
Мы готы любим все темное и мрачное. Вам это не понять.
Кому это нам?
Таким как ты или М.
Я не дружу с М.!!!
Бизразницы.
До конца урока 10 мин.
Вижу.
А хочешь секрет?
Давай.
В каб. фр. яз. есть люк в подземный ход. Его прорыл социалист.
Откуда ты знаешь?
Я видела крышку. По-любому это он прорыл.
Социализм отстой.
Но надо выяснить – куда он ведет???
Прикольно.
Давай как-нибудь вместе туда слазим?
Нееее.
Почему? Там же темно и мрачно.
Не хочу.
Боишься?
Это диггеры там лазят. А я – гот!!!!!!!!!!
Гот – бегемот.
Не смешно.
Ты трусиха.
А ты…
На этом месте переписка прервалась, вероятно, прозвенел звонок. Техничка так и не узнала, что ответила одна из героинь на обвинение в трусости. Половины слов она вообще не поняла.
И с обычной мыслью: «Ну и молодежь пошла!» – кинула листок в мусор.
Глава 7
Книжный червь
– Багрянцева! Багрянцева!!
Люба обернулась.
Вслед за ней по коридору семенила Иза Тарасюк на своих шпильках. Она всегда была в хорошем настроении. Только что на физике учительница выгнала из класса ее и Пархоменко, велев смыть помаду: первой – ярко-красную, второй – кошмарно-черную. Теперь, после уроков, губы Изы вновь являли собой самый яркий фрагмент скучного октябрьского пейзажа и криво, чуть ехидно улыбались.
– Уф-ф! Еле догнала!
На Изольде, как всегда, были узкие штанишки с блестками и околоспортивная кофтеночка на молнии. Молния, как бы случайно раскрытая до середины, открывала миру кружевной белый лифчик. «Некомплект», – подумалось Багрянцевой, успевшей, как и весь класс, рассмотреть Изины желтые трусики.
– Ну и бегаешь ты! – продолжала Тарасюк. – Куда торопишься-то? А-а! В библиотеку, поди?
Люба промолчала.
– Я… это… – Иза понизила голос. – У тебя прокладки нет?
– Нет, – сказала Люба.
Из-за угла вынырнула Жигулина.
– А, вон ты где! – закричала Женя, как обычно, на весь коридор. – Ну как, нашла?
– Не-а, – ответила Иза.
Женя подошла.
– Что, опять книжки читать собралась? – услышала от нее Люба.
– А ты, Люб, какими пользуешься? – не дав ответить, вставила вопрос Изольда.
Багрянцевой хотелось повернуться и бежать от них.
– Никакими, – буркнула она себе под нос.
– Ой, ну я же говорила тебе, она девочка, – прокаркала Жигулина.
– Какое ваше дело?! – огрызнулась Люба.
Две хулиганки захохотали ей в лицо. Вот так всегда – знаешь, что прав и что все у тебя как надо, а стоит какой-нибудь шпане ткнуть в тебя пальцем и поднять на смех, так сразу кажется, что ты самый никчемный, глупый, беззащитный человечишка.
