Ольга Тимошина - Больше не зови меня
– И что же ты предлагаешь, я не могу омолодить тебя, а твой возраст не секрет. Ты ничуть не удивила меня, – произнес Андрей, отвлекая меня от размышлений.
– Так ведь в том-то и дело, что время идет, – наконец решилась я открыть все свои мысли. Будь, что будет, хоть в нашем современном мире говорить правду было, по меньшей мере, глупо, ну и пусть. Все равно это когда-нибудь случилось бы. Лучше пока мне 35, а не 40.
Я набрала воздуха и еще раз взглянула в сторону завалившегося за горы солнца, потом на наш великолепный дом, на свой браслет от Bvlgari, который он подарил мне вчера, на моего Андрея, укутавшегося в пижонскую шубку и пристально сверлящего меня глазами – я вспомнила все, что могу потерять, и мысленно попрощалась с этим.
– В том-то и дело, родной. Запомни, каждая женщина, что бы она тебе ни говорила и как бы искренне себя ни вела, хочет только одного – замуж. И я не знаю еще ни одного примера в истории, который бы мог опровергнуть этот бесспорный факт. Так вот и я хочу туда же! Хочу дом, детей, кошку… банально, да? – прервала я свой откровенный монолог, взглянув на Андрея.
Он зевал, глядя в другую сторону. Я подошла к бассейну, в котором плавали мокрые листья и иголки. Ветер носил их от одного края к другому, пока они, набухнув от воды, не тонули, напоминая в сумерках маленьких отвратительных жуков ползающих по дну. Так и я скоро буду этим жалким, отжившим свое и выброшенным за борт существом. Я уже точно знала, что завтра, когда мы вернемся в Москву, я поцелую его последний раз.
Андрей не пытался продолжить разговор, я подошла к нему и забралась на колени. Мне должно было быть грустно, но было хорошо.
Я приняла решение. Его недочитанная книжка упала на землю, и из нее полетели по ветру мои исписанные мелким почерком странички. Они неслись, закруженные вихрем морского воздуха, превращаясь в тоненькие полосочки, а потом осели в соседнем саду. Я уверена, что он не успел прочитать их, а может, и успел.
Какая теперь была разница. Их теперь никто не прочтет. Француз, живущий в доме внизу, не станет переводить мои каракули. Я заплакала от обиды, что мои слова никто не услышит. А Андрей подумал, что я плачу потому, что меня не берут замуж. Он обхватил меня и отнес в дом.
Утром мы улетали в Москву. До самого дома я не сказала ни слова. Андрей тоже не пытался поговорить со мной. Он молчал почти сутки. В самолете я уставилась в окно, щурясь от яркого солнца, и тихо плакала. Вокруг меня текла жизнь. Стюардессы разносили вонючую пластмассовую еду, предусмотрительно выложив ее на фарфоровые тарелки, усиленно улыбались пассажирам первого класса. А те, в свою очередь, пожирали эти тошнотворные потуги на изысканные блюда со свойственной всем богатым людям неудовлетворённостью и легкой маской усталости на лице.
Люди ели, пили, болтали, с важным видом звонили в свои телефоны, ходили и пересаживались. Андрей явно переигрывал, хохоча над совершенно не смешным фильмом.
В кресле впереди меня сидела дама, на руках ее ерзала отвратительная волосатая собака, похожая на крысу, с хрустальным ошейником на тонкой шее. Эту мелкую тварь холили, лелеяли и кормили с руки человеческой едой. Даже ее любили. А я плакала, и никому, ни в этом самолете, ни в целом мире не было до меня никакого дела.
В Москве, сославшись на усталость и дела, я попросила Андрея отвезти меня в мою съемную квартирку. Он ничуть не возражал.
– Я позвоню, – сказал он как всегда, целуя меня, не выходя из машины.
– Береги себя, – ответила я, зная, что больше не увижу его никогда.
8
Он звонил пару раз. Потом раз в два дня, потом раз в неделю, потом каждый день, каждую минуту. Через две недели, как сообщила мне соседка, когда я вернулась за остатками вещей, он приезжал и долго стучал в мою дверь, потому как звонка у меня не было. На стук сбежались соседи, они объяснили Андрею, что барышня собрала все свои вещи и перевезла их в неизвестном направлении. Сердобольная соседка до невозможности смешно пыталась повторить мне его выражение лица.
У меня все еще теплилась пустая надежда, что он найдет меня, и в своем воображении я рисовала себе радостные картины нашего воссоединения. Но на самом деле шансы мои равны были нулю. Телефон, переполненный непринятыми вызовами, остался в квартире. Моих друзей Андрей не знал, и знать не хотел, так же как и моих родителей. За шесть лет он не удосужился не только не узнать ничего о них, но и даже позволил мне отдалить их от меня настолько, что я забыла, когда говорила с мамой в последний раз. Я чувствовала себя из-за этого отвратительно, мерзко, гадко. Что же, мне давался шанс исправить и это. Работать я давно уже нигде не работала, и сейчас я даже сомневаюсь, знал ли он мою фамилию. Все наши путешествия организовывала я сама, так что Андрей, скорее всего, никогда даже не видел мой паспорт. Одним словом я легко могла кануть в безызвестность, и найти меня было совершенно невозможно.
Ключи от его дорогой спортивной машины, то ли одолженной, то ли подаренной мне, я передала его секретарю. В багажник я кинула сотни наших с ним фотографий, сделанные во время путешествий, предварительно оторвав ту половинку, на которой была я сама. Была и нет…
Итак, я ушла. Новая квартира – чужая, безликая. Перешагнула в новую, а точнее, в старую жизнь, полную одиночества и безденежья. Я была очень занята. Я сменила все от прически до квартиры. Нашла такую напряженную работу, которая изматывала меня до изнеможения. Правда, настолько безликую и неинтересную, что, порой, по утрам даже забывала, что я где-то работаю. Я что-то переводила с французского, куда-то водила каких-то иностранных туристов, что-то отвозила, кого-то встречала, распечатывала, отправляла, получала. В общем, я занималась всем с утра до ночи, засиживаясь в офисе, чем сделала себя незаменимой и высокооплачиваемой. Но чем конкретно я занималась, я не помнила, потому… что я больше не жила.
Я просыпалась каждое утро в 5 утра, волоча ноги шла на холодную кухню. Передо мною из окна – убогий двор грязной, мрачной, промозглой Москвы… Я умирала каждый новый день и на следующее утро опять продолжала жить. Я уже привыкла.
Каждую ночь я спала с открытыми глазами. Мы часто снилось, что я лечу в самолете над безграничным океаном по черному небу, и самолет разбился. И меня не стало. Я впервые за долгие месяцы была счастлива. Господи, как я была счастлива умереть! Но когда проснулась – разревелась, что осталась жива. Я ни в чем не вижу смысла. Я не понимаю красок, не различаю звуков, запахов. Могу несколько дней кряду не есть, не спать, не мыться. В холодильнике – пустота, в раковине – гора немытых стаканов, в ванной покрывается плесенью зачем-то замоченное белье. Живу автоматически.
