Наталия Терентьева - Там, где трава зеленее
— На мужчину, — ничтоже сумняшеся ответила Варька.
Женька засмеялся:
— Тут уж как вышло, я не виноват.
— Варюша, а знаешь что… — Я сама не знаю, почему я тогда это сделала. — Жень, а у вас есть какие-нибудь автоматы… однорукие пираты?
Женя посмотрел на меня:
— Нет, к сожалению, ни бандитов, ни пиратов… Но… есть зато… Ты не видела еще нашего крокодила?
— Крокодила? — Варя застыла с приоткрытым ртом.
— Дожуй, пожалуйста, закрой рот, — попросила я.
— Сейчас мы тебе маленькую экскурсию устроим… У нас тут еще на втором этаже есть такое… Вот смотри, я сейчас позову дядю, он не очень красивый, правда?
Варька чуть сморщилась и кивнула.
— Вот видишь, какая ты. Я точно такой же. Не люблю уродства. Но зато он умный и добрый. Коля! — Он подозвал рябого официанта. — Иди сюда. Проведи, будь другом, маленькую леди по нашим кунсткамерам.
Когда Варя послушно ушла с Колей, не очень, правда, довольная, я заметила:
— Как ты все понимаешь… Это от игры на сцене, да? Привычка?
— Да ты что! — Женя засмеялся. — Такие партнеры бывают! Ничего не видит, не слышит, спроси на сцене: «Тебя как зовут?» — он никогда не скажет, в зажиме. Не-ет! Это я просто тебя как-то понимаю.
— Жень, я только прошу… Не обижайся… Я хочу задать тебе один вопрос… Только я сейчас не журналистка. Ты ведь знаешь, я очень странная журналистка. Простая и порядочная, до глупости… не сенсационная… Мне почему-то раньше не приходило это в голову, только сегодня… — Я посмотрела в его грустные клоунские глаза, знаменитые, которые очень легко нарисовать в виде карикатуры, — небольшие, чуть разные по размеру, с опущенными уголками.
И он посмотрел мне в глаза:
— Не бойся, спрашивай.
— Ты ведь… девушка, правда?
Он улыбнулся и кивнул:
— Правда. Это не обидный вопрос. Это моя жизнь. Я не знаю, как быть другим. То есть я знаю… у меня же родился сын, когда мне было двадцать два года… и я помню, как для меня все это было мучительно…
— Понятно. — Мне вдруг захотелось взять его за руку, но я не решилась. Он же заметил или опять почувствовал мой импульс и сам дал мне руку.
— Ты ведь вначале с некоторой брезгливостью отнеслась ко мне?
— Ты что!.. — поспешила отказаться я, которая вначале отнеслась к нему с некоторой брезгливостью. — Просто вы другие… Для меня — как инопланетяне…
— Это не совсем так. Просто в шкуре медведя — принц. Вернее, принцесса. Она же не виновата. Что ее заколдовали. Вот тебе нравятся женщины?
— В каком смысле? — Я переспросила, хотя поняла, что он имеет в виду. — Нет, не нравятся.
— И мне в этом смысле — не нравятся. Вот и все. А в других — нравятся.
— Слушай… А все-таки, как же ты играешь? Тебе не противно — на сцене, перед камерой?
— М-м-м… Не противно, нет, но бывает сложно. Я играю это. В это. На самом деле играю. Не живу, не проживаю, вопреки нашей знаменитой школе. Хотя… Не знаю… Ой, не люблю теоретических разговоров об этом…
— Не надо, не надо! — поспешила остановить его я. — Я тоже очень боюсь думать — как оно происходит — почему то пишется, то не пишется. То невозможно остановить слова, мысли, а иногда — не знаю, ничего не знаю ни о ком, ни о чем… Что писать? Зачем?
— А двадцать страниц в день?
— Только по приказу, на работе. И то — пять. Но теперь — все.
— То есть как — все?
Я не успела ответить, как к столу вернулась страшно довольная Варька.
— Мам, там, знаешь, кто наверху стоит?
— Он живой, имей в виду, — тихо сказал Женька, не глядя на нее.
— Жи-вой? А я-то… его трогала… Ой, мам… — Варька затряслась.
— А кто живой, Жень? Крокодил?
— Нет, крокодил — вон, в аквариуме, а там, наверху… — Женькины глаза вдруг стали огромными, как Варины. — Да, Варенька? Там — о-о-го-го…
— Мама… я его потрогала, а вдруг бы он мне руку откусил… — Варька прижалась ко мне. А я подумала, что иногда забываю, какая же она еще маленькая.
Девочка, растущая только с мамой, часто — наверняка не только у меня — становится ее подружкой, совсем не по возрасту. И с трех-четырех лет знает о месячных, о том, как папа спит с другими тетями. Хотя, может быть, дело не в составе семьи, а в невозможности утаить что-то от ребенка на крохотном кусочке бетонной плиты площадью тридцать квадратных метров, где мы вдвоем толчемся с утра до вечера.
— Мам, а почему, когда мы к нему приезжаем домой или на дачу, он спит один, в своей комнате, а когда нас нет, то он спит с другими тетями? Я слышала, как Неля говорила: «И пусть он с ней спит! Это ненадолго», — однажды спросила меня Варя в возрасте пяти лет.
В нашей квартире при всем огромном желании невозможно говорить тайком даже в ванной. Кто-то спланировал наше жилище так, что коробочка ванной в полтора квадратных метра выдается прямо в комнату, — и все, что там происходит, слышно во всей квартире.
— Он всегда спит в отдельной комнате, Варя. А другие тети, и я в том числе, спят в своей комнате.
— В какой? В нашей, да? А они спят на нашей кровати?
— Не думаю, Варенька. Другие спят на диване в гостиной…
— А-а-а… ну слава богу…
На следующее утро я проснулась и в первую секунду не вспомнила, что мне не надо идти на работу. И не потому, что я работаю сегодня с трех до девяти. А потому что я теперь вообще нигде не работаю, я теперь холеная невеста Александра Виноградова… Стоп. Так и с Александром Виноградовым мы вроде вчера попрощались. Правда, мы столько раз прощались за четырнадцать лет, что никто уже, кроме меня, не верит в наши расставания. И никто не хочет слушать про наши ссоры, да и мне самой уже как-то неудобно рассказывать. Это как вечно текущий потолок:
«Ну сделай ремонт!»
«Да я делала, а они опять нас затопили!»
«Так пусть заплатят!..»
«Заплатили и опять затопили…»
«Ну поменяй тогда квартиру или плюнь, пусть течет…»
Так вот он, этот потолок, вчера обрушился мне на голову. Надо было вовремя поменять квартиру…
Что же теперь делать? В пустоте нашей тесной квартиры, которую я не только перестала модернизировать, но постепенно и убирать толком. Какой смысл — не сегодня завтра переезжаем. Ведь мы уже ходили в ту замечательную стопятидесятиметровую квартиру на проспекте маршала Жукова, уж распределили комнаты, уже показали Варьке ее комнату… Уже подобрали всю мебель…
Скромное обаяние буржуазии затягивает. Я спокойно отношусь к благам цивилизации, но устоять перед перспективой ходить широкими шагами из восемнадцатиметровой кухни в Варькину двадцатидвухметровую комнату не смогла. Как и многое, наверно, прощала Александру Виноградову за то, что он менял «джип-чероки» на джип «мерседес» и возил нас в свой роскошный коттедж на участке в полгектара, где росла (и будет дальше расти без нас) стометровая ель…
