Нора Робертс - Шипы и лепестки
Ритуал продолжился удалением с кровати приличной горки декоративных подушек, складыванием вышитого покрывала и взбиванием подушек для сна. Наконец Эмма скользнула под пуховое одеяло, свернулась клубочком, наслаждаясь шелковистостью простыней, нежным ароматом фрезии и…
Черт! Даже сюда доносится запах его куртки.
Вздыхая, Эмма перекатилась на спину.
Ну и что? Ну и что, если в голове роятся похотливые мысли о лучшем друге брата лучшей подруги? Это не преступление. Похотливые мысли абсолютно естественны, и в них нет ничего предосудительного. На самом деле эти самые мысли очень даже полезны, приятны и не запрещены законом.
Она была бы сумасшедшей, если бы они не лезли ей в голову, а вот превращать их в руководство к действию действительно было бы сумасшествием.
Интересно, как отреагировал бы Джек, если бы она преодолела тот последний дюйм и поцеловала его? Ну, точно не отшатнулся бы. И они провели бы несколько очень приятных минут на пустынной обочине в таинственной снежной дымке. Разгорающийся жар тел, ускоряющееся биение сердец…
Нет, нет и нет… я опять все романтизирую. Ну почему я всегда так стремительно выскальзываю из здоровой похоти в романтику? Ладно, это моя личная проблема, и я прекрасно знаю, что ее истоки в романтической любви моей мамы и папы. Естественно, я мечтаю о том, что посчастливилось найти им.
Итак, прочь романтику. Никаких мыслей о долгой и счастливой жизни с Джеком. Ограничимся похотью. Если бы мы с ним сплелись в жарком объятии на обочине, то после импульсивного и, несомненно, сногсшибательного поцелуя нам стало бы неловко, пришлось бы бормотать извинения или пытаться превратить все в шутку. Получилась бы очень напряженная и дурацкая ситуация. Простая истина заключается в том, что время для похоти давно упущено. Мы друзья, почти что семья. Нельзя флиртовать с друзьями и с членами семьи. Лучше, гораздо лучше держать свои мысли при себе и продолжать поиски настоящей любви — любви на всю жизнь.
3
Эмма устало втащилась в спортзал в главном доме. Ее переполняли обида и жалость к себе. Вероятно, поэтому она с утра чувствовала себя совершенно разбитой и испытывала непреодолимое отвращение к тренажерам, которые Паркер подобрала так же безукоризненно, как все, что она делала.
На экране плоского телевизора бормотал что-то диктор CNN, Паркер — с неизменной телефонной гарнитурой наматывала мили на эллиптическом тренажере. Сдернув фуфайку, Эмма злобно покосилась на нагло сверкающий в углу «Бауфлекс» и повернулась спиной и к нему, и к велотренажеру, и к полке с компакт-дисками, на которых слишком самоуверенные или слишком пылкие инструкторы заманивали простачков в мир йоги и пилатеса, пытали несчастных огромным ярким мячом или унижали гимнастикой тай чи.
Эмма раскатала коврик, уселась, намереваясь разогреться перед тренировкой, но в конце концов просто растянулась на полу.
— Доброе утро. Ты не выспалась? — спросила Паркер, не останавливаясь ни на секунду.
— Сколько ты уже пашешь на этой штуковине?
— Хочешь сюда? Я почти закончила. Сейчас освобожу, только сбавлю темп.
— Я здесь все ненавижу. Пыточная камера с натертыми полами и красивыми стенами все равно остается пыточной камерой.
— Тебе станет легче, когда пройдешь милю-другую.
— С чего вдруг? — Распростертая на полу Эмма вскинула руки. — Кто это сказал? Кто решил, что все должны каждый день шагать до посинения или скручиваться в неестественные позы? Кто решил, что это полезно? Я думаю, те, кто продает все эти жуткие тренажеры и рекламирует соблазнительные гимнастические костюмы вроде твоего. — Эмма уставилась на синевато-серые обтягивающие легинсы Паркер и ее серую с розовым маечку. — Сколько у тебя таких прикидов?
— Тысячи, — сухо ответила Паркер.
— Вот видишь? А если бы тебя не убедили шагать до посинения и скручиваться в неестественные позы — и так классно при этом выглядеть, — ты не тратила бы бешеные деньги на спортивные костюмы, а жертвовала бы их на добрые дела.
— Эти легинсы отлично подчеркивают мою задницу.
— Не спорю. Но никто, кроме меня, не видит твою задницу, так в чем смысл?
— В собственном удовольствии. — Паркер замедлила шаг и вскоре остановилась, затем спрыгнула с тренажера, протерла его дезинфицирующей салфеткой. — Эмма, что с тобой?
— Я уже сказала. Я ненавижу эту комнату и все, что она символизирует.
— Ты и раньше так говорила, но я узнаю тон. Ты раздражена, а это с тобой бывает очень редко.
— Я раздражаюсь, как любой другой человек.
— Нет. — Паркер обтерла лицо полотенцем, отпила воды из бутылочки. — Ты почти всегда веселая, оптимистичная, благожелательная. Даже когда стервозничаешь.
— Я такая? Боже, какая гадость.
— Ничего подобного. — Паркер подошла к «Бауфлексу» и принялась с кажущейся легкостью качать руки и плечи. Эмма знала, что это вовсе не легко, и, предчувствуя новый прилив негодования, приняла сидячее положение.
— Я раздражена. Мое раздражение бьет через край. Вчера вечером… — Эмма осеклась, поскольку вошла Лорел — с закрученными на затылке волосами, в спортивном бюстгальтере и велосипедных шортах, выгодно подчеркивающих ладную фигурку.
— Долой новости, они мне неинтересны. — Лорел взяла пульт и переключила канал. Бормотание диктора сменилось грохочущим роком.
— Хотя бы сделай потише, — попросила Паркер. — Эмма хочет рассказать, почему она так злится сегодня.
— Эмма никогда не злится. — Лорел раскатала на полу коврик. — Какая гадость.
— Вот видишь? — Эмма подумала, что раз уж она сидит на полу, то с тем же успехом можно поделать упражнения на растяжку. — Вы — мои лучшие подруги и все эти годы позволяли мне раздражать окружающих.
— Может, это раздражает только нас, — Лорел приступила к «скручиваниям». — Мы больше всех с тобой общаемся.
— Ну и катитесь. Боже милостивый, неужели вы обе измываетесь над собой каждый день?
— Паркер — каждый, она одержимая. Я — три раза в неделю. Четыре, если есть настроение. Обычно это случается в выходной, но мне пришла в голову идея для омерзительной невесты, и я завелась.
— Ты уже можешь что-то показать? — спросила Паркер.
— Вот видишь, Эм, она одержимая. — Лорел приступила к подъемам верхней части тела. — После. Сейчас я хочу послушать о раздражении.
— Как у тебя это получается? — возмутилась Эмма. — Как будто кто-то дергает за веревку-невидимку.
— Стальной пресс, детка.
— Я тебя ненавижу.
— Кто бы стал тебя винить? Думаю, раздражение вызвано мужчиной, — решила Лорел. — Выкладывай подробности.
