Заставь меня (ЛП) - О'
— Я недавно прочитал об удивительном норвежском ритуале под названием «кровавый орел», ты слышал о нем? — мне отвечают только стонами. Я сжимаю в кулак его волосы и дергаю голову вверх. — Смотри на меня, когда я говорю с тобой, Марк. Блять возьми, на чем я остановился?
— Ты собирался рассказать ему о «кровавом орле», — говорит Роан с моей стороны.
— А, точно. В норвежских преданиях он упоминается всего несколько раз, но каждый раз это происходило в отместку за убийство отца. И я подумал: «Ах, как подходит».
— Я не убивал твоего отца. Я не убивал его, — мешок с дерьмом причитает, как будто это его спасет, как будто я ни хрена не знаю, как именно умер мой отец.
— Ты прав, Марк. Ты не убивал его. Он сам себя убил. Знаешь как?
— Он… стена… — он бормочет что-то неразличимое.
— Я тебя не услышал, — я поднимаю его голову выше, надавливая на шею.
Он говорит медленно и с полным унынием. Наконец-то, блять, он понял, что умрет. Нет другого выхода. — Он поранился.
— Как? — сплевываю я, простота его ответа раздражает сильнее.
Он вздыхает. Я надеюсь, что он собирает дыхание, чтобы сказать правду без лишних слов.
— Он бился головой о стену своей камеры, пока не потерял сознание.
— Ты когда-нибудь слышал, чтобы кто-нибудь бился головой о что-нибудь? Стол, дверца шкафа, что-нибудь в этом роде? — его брови сходятся вместе, он смущен, но бормочет «да». — И это громко, не так ли? Так что можно подумать, что, когда мой отец раз за разом врезается головой в чертову бетонную стену, будет шумно. Нет?
Он снова бормочет, и я, блять, больше не могу терпеть.
— Отвечай, ублюдок! Он бы наделал много шума, не так ли? — кричу я ему в лицо, и он морщится от моей ярости.
Ярость. Я был полон ею уже десять лет.
— Да, да. Он бы поднял шум, — Марк закатывает глаза, и я расстраиваюсь, что он от меня отшатывается. Черт, еще рано.
— Я бы спросил тогда, почему прошло двенадцать часов, прежде чем кто-то проверил его, но мне надоело слышать твой голос. Так что позволь перейти к делу. Чтобы выполнить «кровавого орла», нужно отделить ребра человека от позвоночника. Затем разрезать кости и кожу, чтобы вытащить легкие из тела. Понял, кровавый орел? Легкие выглядят как кровавые крылья — очень умно на самом деле.
Я протягиваю ладонь, и Финн вкладывает в нее скальпель. Все мое тело дрожит от предстоящей мести. Воздух гудит, как живое существо. Я пробираюсь к Шнайдеру, разрезаю его рубашку, открывая спину. Братья стоят рядом, словно мы Аид и три теневые головы Цербера.
Он хнычет.
— О, Боже. Пожалуйста, Господи, помоги мне.
— Надеюсь, ты молишься тому же Богу, который оставил моего отца истекать кровью в одиночестве на долгие двенадцать часов, потому что этот сукин сын никогда не отвечает на зов.
***
Локлан все еще протирает глаза от сна, проходя мимо меня. Счастливый ублюдок смог выкроить несколько часов для сна. Я был слишком возбужден, слишком высоко ценил справедливость, чтобы даже думать о сне.
— Пошли на улицу покурить.
— Ты вылил отбеливатель в канализацию? — спрашиваю я, не отрываясь от телефона.
— Да, я же не идиот.
— Хорошо. Выйду через минуту, — вряд ли в моей квартире когда-нибудь будут проводить обыск в связи с исчезновением Марка Шнайдера. В конце концов, невероятно трудно построить дело без тела, а моя бригада уборщиков — лучшая в своем деле. Тем не менее, ненужный риск — это именно та причина, по которой Шнайдер оказался в этом баке с водой после десяти успешных лет пряток.
Мы разделись на крыше и отдали уборщикам грязную одежду, переодевшись в свежую после душа с хирургическим йодом. Одного этого должно быть более чем достаточно, чтобы уничтожить любые улики, но отбеливатель, спущенный в слив душа, увеличит их количество с 99,9 до 100 процентов. И этот 0,1 процент может стать разницей между свободой или медленной деградацией в оболочку человека, которым вы когда-то были, в цементной коробке размером шесть на девять.
Я сожгу этот мир дотла, чем позволю себе или кому-либо из братьев повторить судьбу отца. Я ему это обещал.
Дописываю сообщение Роману, начальнику моей службы безопасности, и спускаюсь вниз к Локлану. Сигарета не заменит ночь сна, но это хорошее начало.
Я успеваю сделать всего одну затяжку, прежде чем шум на другой стороне улицы нарушает мой покой.
— Вот дерьмо! — я поворачиваюсь от Локлана и вижу белую женщину на другой стороне улицы, которая вскакивает со стула. Коричневая жидкость пачкает ее бледно-розовый топ. Мой взгляд путешествует вниз по пятну. Ее джинсы слишком узкие, из-за чего самая сексуальная часть ее животика выпирает наружу. Я пытаюсь избавиться от мысли о том, как кусаю ее за мягкую плоть, и поднимаю взгляд на ее лицо.
На меня смотрят самые большие, самые яркие, красные солнцезащитные очки в форме сердца, которые я когда-либо видел. Мне не нужно видеть ее глаза, чтобы понимать: они прикованы к моим. Я чувствую это. По позвоночнику пробегает электрический разряд, и я смотрю на нее, как олень на свет фар. Затягиваюсь сигаретой и, когда резкий дым заполняет мои легкие, не могу не задаться вопросом, каково это, если бы вместо никотина мои легкие заполнял ее аромат.
Светло-коричневые волосы собраны на макушке, пряди торчат повсюду. Так неаккуратно. Но когда на них попадает солнце, они светятся красивым красным цветом. Беспокойство накатывает на нее волнами. Я чувствую это так же точно, как ветер уносит мой дым.
Мне хочется быть ближе, чтобы увидеть, как она покраснела.
Официантка выходит, чтобы помочь убрать беспорядок, и та убегает, как маленькая мышка, явно смущенная своими неуклюжими действиями.
Хотя она не должна смущаться. Наблюдать за ней было самым веселым занятием за последние дни.
***
— Ты рано встал, — Локлан зевает и проводит рукой по своим взъерошенным волосам, направляясь на кухню. У меня уже сварен кофе. Я пью вторую чашку, а солнце только-только окрашивает небо. — И переставил мебель?
Я подтащил винтажное кресло к окну, из которого открывается вид на кафе «Июньский жук». Вряд ли это перестановка.
— Она еще здесь? — спрашиваю я, он кивает, присаживаясь на диван из дубленой кожи. — Если собираешься использовать мою квартиру как свой личный бордель, оставайся с девчонкой, пока та не уйдет. Я ей не нянька.
— У меня сегодня утром встреча, — как будто это оправдание.
— Я прекрасно знаю об этом. Я, блять, ее назначил.
Он вздыхает в кружку с кофе, понимая, что облажался. Он самый младший из нас, братьев, и последние десять лет я был единственным родителем в его жизни. Это дало ему большую свободу действий, он ведет себя развязно и небрежно, но ему уже девятнадцать, и он должен начать вести себя соответственно.
Он поднимается и встает позади меня, глядя вниз на внутренний дворик кофейни, усеянный ранними посетителями.
— Только не говори мне… — не оборачиваясь, я слышу, как на его лице расползается забавная ухмылка.
— Осторожнее, — предупреждаю я.
— Ты реально такой сумасшедший, как о тебе говорят, — он смеется, уходя, и, если бы я не хотел отвести взгляд от улицы внизу, я бы встал и ударил его.
— Проверь, что хранилище заперто, не хочу, чтобы спящая красавица из любопытства забрела туда, куда ей не следует, — я доверяю Франческе настолько, что позволил ей трахнуться с моим братом. Она племянница моего лейтенанта и знает мир, в котором мы живем. Но она — жаждет подняться выше. А жаждущие люди — самые отчаянные. — Не опаздывай на встречу.
— Конечно, босс.
***
Блять, долбанная шея затекла.
Я стону и поворачиваю головой, понимая, что на это старинное кресло, на которое я потратил десять тысяч, лучше смотреть, чем сидеть в нем часами.
Заканчиваю растяжку, а затем вскакиваю с этого чертова кресла, потому что…
Вот и она.
