Владимир Шибаев - Серп демонов и молот ведьм
Он подошел к куче тряпья и хлама в углу, оглянулся на застекленных и вынул из плавок золотую зажигалку. Весело вспыхнул огонек.
– Эй, – застучал по стеклу вохр. – Эй! Бери плащ, бери рубаху. Трусы тоже забирай. Только не балуй.
Слесарь в ужасе глядел на стоящий полуголый монумент. Гуталин бросил зажигалку в тряпье и, закрыв лицо, вышел деревянно-оловянным шагом из комнатенки. Тусклое пламя охватило тряпье, и сразу повалил удушливый дым.
– Эй! – крикнул вохр слесарьку. – Он чего? Сбрендил?! Воды в тазе нет, поистратили. Хоть в гроб ложись. Давай орать пополам.
Полыхнуло жарче, потом задохнулось пламя, не чувствуя языком воздух, и желтое облако стало подниматься вверх, к потолку. А сбоку, приоткрыв дверку, всунулся в комнату, хоть чуть добавляя воздуха и тяги, человечек с камерой-головой и застрекотал мотором.
* * *Что человек – густой призрак. Из тюбика пустоты выдавливает его бродящая по лезвию страсти вселенская любовь и насыщает пузырями души бродящая квашня мироздания в бескрайнем чане замысла, калимом с одного бесконечного бока адовым дровяным и плазменно-водородным огнем и остужаемом с иного неизмеримого края прохладным и хрустальным, журчащим горним райским песнопением.
Бредут плотные призраки, храня до поры возле сердца чистоту чуть толкающих ввысь пузырей, тонких, податливых и прихотливых новообразований, чуждых звериным повадкам полупрозрачных, водянистых и озирающихся окрест зомби; бредут по путям неначертанным и неисчисленным, падая в чужие сети и спотыкаясь о мечты свои – словно первопроходцы или роботы-разведчики на иных планидах, пущенные Тонким Разумом испытывать прочность запредельных льдов.
Что они – проходят ли, не замечая и лишь на миг мешкая и озираясь, сквозь слабую плоть таких же, словно это тень камыша пронзает серебряную неспокойную на ветрах воду, или же падают, утратив держащий их прямо и строго радужный шар, и, в ужасе открыв наконец очи, видят таких же, или похожих, важно и чинно шествующих по расплывающейся их плоти, – неважно; что они – небольшие программки короткого пути, записанные в хитроумной маслянистой машине мозга, или все же осколки они живого божественного света, пущенные разумно пастись на природных нивах, а может, все же они человеки – созданные по Его образцу слабые копии, пазлы с наборами стандартных химических ингредиентов, или растущие под солнцем кристаллы странных модификаций – неясно.
Видно одно лишь определенно – вынуждены вечно метаться в своем чистилище, шарахаясь от края трещащего по швам ада, и, запрокидывая головы, искать вперившимися в отчаянии молящими глазами и напряженными раковинами ушей звуки и миражи рая. Когда наконец позволят понять им – вы, призраки своего чистилища, вы же и ангелы топтанного вами рая и демоны вырытого вашими мотыгами ада. Другое – суета.
Литератор господин Н. приоткрыл застланные слезами глаза и нагнал мысль: надо немедленно, сейчас же, записать хоть на какую бумагу эти стройные мысли свои. Потому что через секунду, как и всегда, сотрутся и сойдут на нет, канут в грязной чернильнице или в пасти старого, еле живого компьютерного крысака. Н. схватил лист, сжал ручку, вывел слова и побелел. На бумаге проступило знакомым почерком:
– Поет шрапнель, прощай Лизель.
– Поэта шрам – праща и цель.
Дичь, дурь, ужаснулся Н. Неужели и на мониторе окажется то же. В отчаянии ухватил он свою глючащую старческими глазами «Тошибу», раскрыл экран и высветил последние экзерсисы: «Сценарий. Остаться в Ж. Серия 18». И стал, ожидая волшебных или почти стилистически сказочных эскапад, тыкать в клавиатуру пальцем. Вылезло:
«Ираида случайно узнает, что Зямкин не ее муж. Он вспотел от Игорька. Но морских котиков бить запрещено, и их сын полка дезертирует в Гринпис, назло награжденный. Впереди поземка, позади жизнь. Не складывается и у Игоря, ни в какие ворота не прет поперек пустым ведрам Ираиды. И все же они счастливы порознь. Позади страсть, впереди опадшее царство Флоры. Зямкин забыл паспорт, котиков трясет качка. На яхте – высокий штиль. Зямкин отдает концы. Ираида отказывается, все же она не последняя дура на деревне, страдать за троих. Поселок встречает рассвет глухим ропотом волн…» А в конце пальцы, не повинуясь правообладателю, вывели: «Прости, Лизель, я в кельи щель Просить постель тащусь отсель».
Н. оглядел словесный кишмиш и погасил глаза электронного секретаря. Потом перечитал текст Моргатого на вчерашнем почтовом переводе в сумме 247 рублей 98 коп.: «В счет расчета по принятым работам. Срочно подтаскивай окончание Остаться в Ж. Встреча Институт Земли пятница 1200». Н. с безразличием поглядел на настольный будильник и увидел, что короткая и толстая, как меч спартанца, стрелка подсекала одиннадцать, а в схваченных им наручных часах увидел жуткое пугало буковок в квадрате: «ПТ», что в переводе с технического могло означать – на встречу он опаздывает. Литератор судорожно вновь открыл древний нотбук, после «глухим ропотом волн» добил: «Герои, взявшись за руки и кто за что попало, кружатся по берегу под неслышную музыку сфер, задрав юбки и брюки. И откинув костыли. КОНЕЦ», – а потом врубил принтер.
Через час Н. входил в прохладный и уютный, чуть пахнущий свежим клеем и побелкой институтский вестибюль.
Овальное пространство вестибюля, скроенное сталинскими растрелли для групповых ритуальных балов пятидесятого года, теперь было очищено от турникетов, кабинок, косящихся на посетителей стендов, а также поверху были обиты и теперь валялись стопкой жеваного сахарного рафинада академические фризы – «Научный работник в косоворотке побивает камнем знания разинувшего пасть на наши достижения империалистического гада» и «Научная работница в косынке трясет ретортой с эликсиром большевизма над империалистическим орлом, норовящим клюнуть в сердце многострадального ихнего фабричного раба» и прочее.
Все пространство было готово подставиться новым оформителям, а те уже приступили к штурму – лестница и стремянка опирались о бывшие фризы плечами. Вдоль стен, рассчитавшись на чет-нечет, попеременно стояли строго оформленные в хромированные минималистические рамы, а кое-где уже были вздернуты и подвешены фотографические портреты физиков – Ломоносова, Ньютона, Кулибина, Эйнштейна и до нынешнего ректора университета, а перемежались они через один верно схваченными фотографом иерархами церкви – Агриппой Неттесгеймским, Антонием Печерским, Сергием и Митрополитом Макарием и, до нынешних, замотделом сношений и г-на Гаврилла. Над подъемом и установкой физических величин возле лестницы трудились г-да Скатецкий и Ойничевич, а святыми и нынешними демоноборцами занимались на стремянке, хватая в объятия и водружая их, мачо Моргатый и кандидат Дудушко.
