Анна Берсенева - Полет над разлукой
– Не скажу! – В глазах у нее темнело от пронизывающего ощущения его тела внутри себя. – Конечно, хорошо, Андрюша…
Ей казалось, что они плывут вдвоем в глубокой воде под солнцем и чувствуют себя в ней как рыбы.
Простыни сбились под ними, вздрагивала кровать, теперь Аля чувствовала Андрея у себя за спиной – его сильные, порывистые движения, отвердевшие на животе мышцы. Ей хотелось дотянуться до его пересохших от жара губ, и она пыталась обернуться к нему, но так, чтобы не выпустить его из себя – и никак не могла дотянуться, сколько ни изгибала спину.
А ему нравились ее изгибы, и он, кажется, нарочно отстранялся чуть-чуть, и манил ее к себе, губами манил, как магнитом.
Она не сразу догадалась, что он играет с нею, вот так заманивая губами, заставляя изгибаться и натягиваться струной. А когда догадалась – тут же почувствовала, как нравится ей эта любовная игра, это сплетенье тел, дразнящих и манящих друг друга.
Все это могло длиться бесконечно, потому что он бесконечно мог выдумывать все новые и новые игры – и вдруг забывал об играх и просто обнимал ее, вздрагивая всем телом.
И здесь – в постели, в любви, как в каждом своем поступке – он умел миновать границу, умел незримым делать последний переход. Аля не думала ни о чем, отдаваясь его воле, но все происходило так, как она хотела.
Волна вдруг прошла по всему его телу, плечи вздрогнули; Але показалось, ток пробежал по каждому волоску на его груди. Андрей не произнес ни слова из тех, которые обычно произносят мужчины – «сейчас кончу», что-нибудь еще предупреждающе-грубое, – но она почувствовала, как ее захлестнуло таким мощным, таким завершенным всплеском страсти, который ни с чем нельзя было перепутать и о котором не надо было предупреждать.
Аля вскрикнула, сладкая судорога скрутила ее, взметнула ноги и руки – и она обвила собою его вздрагивающее тело, губами прильнув к его губам.
– Алька, пойду в ванную, – сказал Андрей, осторожно высвобождая руку из-под ее головы. – Тебе уже противно, наверное: липкий, потный, неумытый…
– Не очень противно, – засмеялась она, открывая глаза. – Даже возбуждает.
– Умоюсь, может, тоже неплохо будет, – улыбнулся он, вставая. – Ты поспи еще, если хочешь.
– С тобой поспишь, – сказала она ему вслед.
Аля счастливо вытянулась на сбитой постели, почувствовала, как хрустнули гудящие косточки. Любовная истома еще отдавалась в ней, и даже комнату она оглядывала сквозь эту истому.
Ночью ведь она вообще ничего не видела, ей ни до чего было. Они и говорили-то ночью немного: без слов пробивались друг к другу сквозь едва не вставшую между ними стену и разрушали ее, разрушали страстью, любовью, желанием… И слова были сбивчивые, обрывистые, но понятные им обоим больше, чем длинные речи.
Она помнила только, как пили холодное шампанское; оказывается, Андрей купил его в том кафе на Рамблас. Аля когда-то несколько раз пила знаменитое французское «Dom Perignon» в московских ресторанах и сразу поняла, что это, из запотевшей бутылки с надписью «Codorniu» на этикетке, ничуть не хуже.
– Даже лучше, – улыбнулся в полумраке Андрей. – Наше лучше!
И она почувствовала пузырьки шампанского на его губах, когда он поцеловал ее.
И вот теперь Аля обводила комнату взглядом, пытаясь понять: как он живет здесь, что делает?
Комната была многоугольная, с большой колонной посередине, которая, кажется, поддерживала высокий потолок.
Аля только сейчас заметила, что стены, показавшиеся ей просто светлыми, на самом деле разных цветов – светло-зеленая, нежно-лиловая, цвета слоновой кости. Пастельные тона так точно сочетались друг с другом, что усиливали ощущение бесконечного, от стены до стены, от пола до потолка, пространства.
Вчера Андрей зажег серебристо-белый, похожий на одуванчик торшер на высокой тонкой ножке. Теперь Аля заметила, что источников вечернего света, маленьких лампочек, в комнате много, и все они искусно размещены в разных местах: на потолке, на стенах, на полу – как светлячки в лесу.
В этой комнате совершенно не чувствовалось уюта. Вернее, беспорядка-то не было, но не чувствовалось того пошловатого удобства, которое умеют создавать для себя внимательные к мелочам мужчины.
Аля даже улыбнулась: она словно увидела воочию, как Андрей сделал эту комнату именно такой – как будто одним широким взмахом. Невозможно было понять, чего здесь больше, пустоты или простора.
Часть комнаты была отделена огромным, от пола до потолка, книжным стеллажом; Аля издалека разглядела корешки с латинскими и русскими буквами. Прямо в стеллаже были сделаны застекленные просветы – вроде окон, – и в этих просветах размещалось множество разных предметов, похожих на макеты каких-то невероятных спектаклей.
Аля увидела африканские маски, выглядывающие из-за стекла, керосиновую лампу, бутылку в паутинном гнезде, огромный, необыкновенной формы фиолетовый кристалл и тряпочного шута в колпаке с серебряными бубенчиками.
Сквозь эти прозрачные окна, между фигурками и масками, можно было разглядеть часть комнаты у окна, отделенную стеллажом. Там стоял огромный кульман – Аля еще в детстве видела такие, только поменьше, в папином проектном институте, – и были разбросаны по полу чертежи и рисунки. В той части комнаты как раз царил полный беспорядок, и, надо признать, она очень удачно скрывалась за книгами.
В другом углу росло в большой, такой же белой, как пол, кадке лимонное деревце с темными глянцевыми листьями. Деревце было совсем тоненькое, но все усыпанное белыми цветами и маленькими желтыми лимонами.
Но главное внимание приковывали к себе картины. Они висели на всех стенах, кроме той, которая состояла из створчатых окон. Аля не могла понять, кем написаны эти картины: слишком уж они были разные. Она переводила взгляд с тихих, подернутых туманом пейзажей на яркие натюрморты, на какие-то удивительно красивые линии и пятна, снова на пейзажи, но уже другие, залитые ослепительным светом.
– Это ты рисовал? – спросила она, услышав, что Андрей вошел в комнату.
Он надел только полотняные «бермуды», низко сидящие на его нешироких бедрах, а голые плечи были мокрыми и волосы потемнели от воды.
– Что? – спросил он. – А! Кое-что я, но мало. Я ведь рисовать не умею, – улыбнулся он. – Домики только.
– А кто же? – удивилась Аля.
– Друзья дарили. И картины, и маски вон те. Кто приезжал, тот и дарил. У меня здесь все друзья перебывали, работали многие… А что здесь мое, как ты думаешь?
Аля еще раз обвела глазами картины. Все они были хороши – и пейзажи, и пятна, и линии. Она уже хотела сказать, что не так хорошо разбирается в живописи, чтобы определить его манеру, – как вдруг взгляд ее наткнулся на картину, которая могла быть написана только Андреем. Она даже засмеялась от своей неожиданной догадки.
