Сесилия Ахерн - Люблю твои воспоминания
— Папа, мы посмотрели десять квартир, и тебе ни одна из них не понравилась.
— Для кого мы ищем жилье — для тебя или для меня? — спрашивает он. Влево-вправо, влево-вправо.
— Для меня.
— Так какая тебе тогда разница?
— Я ценю твое мнение.
— Но остаешься при своем… Привет, Кейтлин!
— Ну ты же не можешь вечно удерживать меня при себе!
— Вечно — это еще слабо сказано. Ты все сроки пересидела в родительском доме.
— Можно я сегодня пойду в клуб?
— Опять?
— Мне нужно закончить шахматную партию, которую мы начали с Ларри.
— Ларри заставляет тебя нагибаться над доской, чтобы заглядывать тебе в вырез. Эта партия никогда не закончится. — Папа закатывает глаза.
— Папа!
— Что «папа»? Просто ты должна найти себе компанию получше, чем мы с Ларри.
— А мне с вами нравится!
Он ухмыляется, довольный услышанным.
Мы поворачиваем к дому и, покачиваясь, идем по узкой садовой дорожке к входной двери.
То, что я вижу перед дверью, повергает меня в ступор.
Маленькая корзинка с маффинами, покрытая полиэтиленовой пленкой и перевязанная розовой лентой. Я смотрю на папу, который как ни в чем не бывало переступает через корзинку и отпирает дверь. Его поведение заставляет меня усомниться в остроте моего зрения. Мне что, это мерещится?
— Папа! — Я в шоке оглядываюсь, но позади меня никого нет.
Папа подмигивает мне, на мгновение грустнеет, потом широко улыбается и захлопывает дверь у меня перед носом.
Я беру конверт, приклеенный к пленке, и дрожащими пальцами достаю из него карточку.
Спасибо
— Прости меня, Джойс, — раздается за спиной голос, от которого мое сердце чуть не останавливается.
Я оборачиваюсь.
Это он — стоит у садовой калитки, в руках, упрятанных в перчатки, букет цветов, на лице самое извиняющееся выражение. На нем зимнее пальто и шарф, кончик носа и щеки раскраснелись от холода, глаза сияют зеленым огнем. От одного его вида у меня захватывает дух, его близость ко мне почти невыносима.
— Джастин… — Ничего больше я вымолвить не могу.
— Как тебе кажется, ты могла бы простить такого идиота, как я? — Он делает шаг мне навстречу.
Я не знаю, что сказать. Прошел месяц. Почему сейчас?
— Ты тогда разбередила старую рану, — говорит он, откашливаясь. — Как ушел из жизни отец, известно только мне.
Было известно только мне. Не представляю, как ты об этом узнала.
— Я объяснила тебе как.
— Мне это непонятно.
— Мне тоже.
— Но мне непонятны и самые, казалось бы, обыкновенные вещи. Мне непонятно, что моя дочь видит в своем парне.
Мне непонятно, как Дорис умудряется открывать пакет молока с такими длинными ногтями. Мне непонятно, почему я не ворвался к тебе месяц назад и не излил то, что чувствую…
Я разглядываю его лицо, завитки волос, выбившиеся из-под теплой шапки, виноватую улыбку. Он в свою очередь изучающе смотрит на меня, и я дрожу, но не от холода. Холода я не ощущаю. Лично для меня наступило лето. Экая красота!
Спасибо тебе, господи!
Он хмурится.
— Что случилось?
— Ничего. Просто сейчас ты мне кое-кого напомнила. Это не важно. — Он улыбается и прокашливается, готовясь продолжить с того места, на котором остановился.
— Элоиз Паркер, — угадываю я, и его улыбка меркнет.
— Откуда, черт возьми?..
— Она жила по соседству с тобой, и ты ее обожал. Когда тебе было пять лет, ты нарвал цветов в родительском саду и понес их ей. Когда ты подбегал к ее дому, она вышла на улицу в голубой куртке и черном шарфе, — говорю я, сильнее кутаясь в свою голубую куртку.
— А потом что было? — пораженно спрашивает он.
— А потом ничего, — пожимаю плечами я. — Ты бросил цветы на землю и убежал.
Он медленно качает головой и улыбается:
— Но как?..
Я пожимаю плечами.
— Что еще тебе известно про Элоиз Паркер? — спрашивает он с прищуром.
Я улыбаюсь и отвожу взгляд:
— В шестнадцать лет ты потерял девственность, переспав с ней. Это произошло у нее в спальне, когда ее родители уехали в отпуск.
Он округляет глаза и опускает цветы головками вниз:
— Вот это уже недопустимо. Такого ты знать про меня не должна.
Я смеюсь.
И тут он наносит ответный удар:
— При крещении тебе дали имя Джойс Бриджет Конвей, но ты уверяешь всех, что твое второе имя Анжелина.
От удивления я ахаю.
— В детстве у тебя была собака по имени Зайчик. — Он самодовольно поднимает бровь.
Я прищуриваюсь.
— Ты перебрала виски, когда тебе было… — Он закрывает глаза и напряженно думает. — Пятнадцать. Вместе со своими подругами Кейт и Фрэнки.
Выдавая очередную порцию информации, он делает шаг вперед, и этот запах, его запах, который я мечтала вдыхать, становится все ощутимей и ощутимей.
— Ты впервые поцеловалась по-взрослому с Джейсоном Харди по прозвищу Джейсон Эрекция, когда тебе было десять лет. Я хохочу.
— Вот видишь, и мне известны кое-какие твои интимные тайны.
Он стоит уже вплотную ко мне. Я ощущаю прикосновение его ботинок, грубой ткани его толстого пальто.
Мое сердце начинает выделывать сальто-мортале. Я надеюсь, Джастин не слышит, как оно кричит от радости.
— Кто рассказал тебе все это? — Мои слова облачком холодного пара касаются его лица.
— Моему прибытию сюда предшествовал грандиозный искус, — улыбается он. — Грандиозный. Твои подруги долго испытывали меня, желая убедиться, что раскаяние мое действительно искренне.
Я улыбаюсь, пораженная тем, что Фрэнки и Кейт наконец-то смогли хоть о чем-то договориться и вдобавок удержать свой заговор в секрете.
Тишина. Мы стоим так близко друг к другу, что, если я подниму голову, мой нос коснется его подбородка. Я продолжаю смотреть вниз.
— Ты все еще боишься спать в темноте, — шепчет он, беря меня за подбородок и поднимая его, чтобы видеть мое лицо, — если рядом с тобой никого нет, — добавляет он с нежной улыбкой.
— Ты списывал на своем первом экзамене в колледже, — шепчу я.
— Ты раньше ненавидела искусство. — Он целует меня в лоб.
— Ты лукавишь, уверяя всех, что тебе нравится «Мона Лиза». — Я закрываю глаза.
— В раннем детстве у тебя был друг-невидимка по имени Горацио, — шепчет Джастин, чмокая меня в нос.
Я собираюсь ответить, но тут его губы так нежно касаются моих, что слова замирают у меня в горле и мгновенно ускользают назад, в тот отсек сознания, откуда пришли.
Я вижу, будто сквозь дымку, как Фрэн выходит из своего дома, как мимо, сигналя, проезжает машина, но это все где-то далеко-далеко. Я полностью отдаюсь своим ощущениям, стараясь сохранить этот момент в памяти — для Джастина, для себя.
