Анна Берсенева - Гадание при свечах
И сердце у него болело теперь все чаще, и все чаще приходило желание бросить, плюнуть, забыть…
Конечно, если бы дело было только в осаде его «империи», Шеметов выдержал бы это спокойно: сопротивление обстоятельствам рождало азарт, он собирал всю свою волю – и побеждал. Но Маринины неожиданные слова о том, что он ей никто, сказанные из-за какой-то тряпки…
За годы, прошедшие с тех пор, как из начальника геологической партии беспощадным к себе усилием Шеметов превратился в одного из самых влиятельных людей в огромном регионе, он привык думать, что не боится жизни. Вообще-то он и сейчас не боялся ее – самого сложного и непонятного в ней не боялся; Иветта не зря это заметила. Но безнадежность любви надломила даже его.
Он радовался встречам с Мариной – тем мгновенным душевным соприкосновениям, которые происходили при встречах и которые он сразу чувствовал. И тут же вспоминал, что она его не любит.
Он незаметно наблюдал за нею в театре, радуясь тому, как самозабвенно погружается она в волны необъяснимого, в которые он сам так любил бросаться. И тут же в памяти всплывало: он ей никто.
И Алексей начинал понимать, что разлука неотвратима, и ожидал разлуки, как смерти.
Именно в таком состоянии находился он в тот вечер, когда пригласил Марину в казино. Шеметов любил рулетку – именно потому, что любил все непредсказуемое и чувствовал подлинность явлений, не зависящих от человеческой воли.
Да он и просто любил именно это клубное казино за раскованность и одновременно некоторую изысканность здешней атмосферы. Даже за обыкновение заядлых, вообще отсюда не выходящих «играющих» вроде Юрия Аркадьевича держаться с небрежной элегантностью, просаживая последние деньги.
Шеметов достаточно хорошо понимал, что все это – только антураж. Но ведь и валяться пьяным под забором – тоже только антураж. Так почему бы не сделать выбор?
И вот он пришел сюда с Мариной, сел за игорный стол, бросил привычный взгляд на поблескивающее колесо, ожидая, когда знакомое и почти радостное предчувствие захолодит в груди.
И вдруг понял: с ним происходит что-то странное, совершенно незнакомое.
Сердце у него побаливало еще с утра, но это-то как раз было совсем не странно и даже привычно. Шеметов даже посмеивался про себя, оправдывая свое опасливое нежелание пускаться в походы по врачам: вот болит – значит, есть еще, не застыло!
Но сейчас он почувствовал не просто сердечную боль, а что-то совсем другое. Неизбывная, физически ощутимая тоска разрасталась у него в груди, парализуя его страхом и неуверенностью. Алексей сначала не понял, откуда она взялась и отчего, и слегка растерялся, прислушиваясь к себе и рассеянно ставя фишки на какие-то цифры.
Потом он взглянул на Марину, впервые сидящую здесь рядом с ним, – и мучительная догадка пронзила его мозг, заставив прищуриться, как от удара.
Он ожидал разлуки, ожидал каждый день – и вдруг понял, что наступит она не когда-нибудь, а совсем скоро; может быть, даже сегодня. Да-да, именно сегодня: что еще могла означать эта страшная тоска, разраставшаяся в груди? Разлуку и, значит, смерть…
В глазах у него потемнело, крутящееся колесо показалось огненным, и пронзительный звон в ушах заглушил привычные звуки игорного зала. Кажется, Марина сказала ему что-то и он что-то ответил, не слыша ее и даже не видя ее лица. Через минуту он увидел, что ее нет рядом.
«Она ушла, – понял Алексей. – Она ушла совсем, она не вернется больше, это должно было произойти, потому что она меня не любит. И вот – произошло наконец, и не зря я предчувствовал смерть».
Сердце даже и не болело – боль разрасталась где-то вокруг сердца, немела левая рука. И, главное, нарастал невыносимый, гнетущий страх…
И вдруг, в тот момент, когда Шеметов понял, что сейчас потеряет сознание, – ослепительная, какая-то тянущая вспышка пронзила его! Он вздрогнул, не успев понять, что с ним происходит, и холодный пот выступил у него на лбу.
Это случилось внезапно, в одно мгновение – и что, собственно, случилось? Этого Алексей не знал… Но он почувствовал вдруг, что боли нет. Ни в груди нет, ни в руке – боль исчезла, словно вырванная из него какой-то неведомой силой! И осталась вместо нее – пустота…
– Что же вы, Алексей Васильевич? – услышал он голос Юрия Аркадьевича. – Делайте же ставку, все ждут!
– Правда, что же я? – пробормотал он, потирая холодный лоб. – Извините, я должен идти…
Алексей не помнил, как вышел из казино, как сел в машину и доехал до дома на Патриарших. Сейчас он чувствовал в себе только гулкую пустоту, но понимал, что в любой момент она снова может наполниться болью. И, с ужасом вспоминая эту боль, хотел только одного: пока это не пришло снова, успеть увидеть Марину.
Ее не было дома. Алексей долго звонил, потом достал ключ – он висел на одном брелке с ключами от его нынешней квартиры, – не сразу попал в замочную скважину в темноте…
Квартира была пуста и темна, Марины не было, и ему показалось, что ее нет вообще и не будет больше никогда.
– Домой отвезти, Алексей Васильич? – сочувственно спросил Толя, когда он вышел из подъезда.
– Нет, Толя, ты поезжай, – ответил Шеметов. – Я потом… Сам…
«Я должен увидеть ее! – билось в висках. – Если теперь разлука, то хотя бы перед разлукой».
Он вдруг вспомнил, как однажды разговаривали с ребятами у костра во время очередной летней практики, где-то на Тянь-Шане. Они были тогда молоды, будущее представлялось им безоблачным, и поэтому они любили рассуждать о всяких мрачных ситуациях и представлять, как повели бы себя.
– А вот представьте, – восторженно щурясь, говорила Валя Петрицкая. – Нет, вы представьте: например, завтра конец света. Ну, откуда-нибудь вы точно узнали. Что вы стали бы делать в последний день? Алеша, ты что стал бы делать?
Валечка доверчиво смотрела на него, хлопая длинными ресницами. Она была уверена, что он-то уж точно знает, что делать в любой ситуации. Шеметов улыбнулся ее доверчивости и пожал плечами:
– Кто же это может заранее сказать? Ты, наверное, отличницей в школе была, Валька! Да ведь если узнаешь, что один день тебе остался, – в ту минуту только и поймешь, что делать.
Сейчас ему казалось, что остался не то что один день – считанные мгновения остались. И он хотел одного: увидеть Марину.
Он даже не удивился, когда она показалась рядом со старинным павильоном на берегу пруда. Это не могло быть иначе, иначе было бы слишком жестоко. Но ее сдержанный тон, ее непроницаемый взгляд…
Марина исчезла в темноте подъезда, и он остался наедине со своей мучительной пустотой, со своим предчувствием последнего расставания.
И тут все неудержимое, не смиряющееся с обстоятельствами мгновенно взметнулось в нем!
